Мария берет у меня из рук газету, садится со мной рядом. Поцелуй меня. Потом она сбрасывает с ног босоножки и массирует покрасневшие пальцы. Отнести тебя в отель на руках? Она не отвечает, а следит за каким-то мужчиной, который идет от причала к церкви. Когда он проходит мимо нее, она беззастенчиво оборачивается ему вслед. Это он. Кто? Фрауль, актер Бургтеатра. Но это же не основание для того, чтобы так беспардонно на него таращиться. Она пожимает плечами, вскакивает, влезает в свои матерчатые босоножки телесного цвета. Ты что, побежишь за ним? Гудок океанского лайнера, что как раз входит в бассейн Святого Марка, заглушает ее смех. Она поднимает меня со скамейки и кусает за мочку левого уха. Вдали, над островами, собираются тучи, а огромный пароход заслоняет вид на Дворец Дожей.
Другого и нельзя было ожидать: Понтекорво, желавший, чтобы Голливуд был изгнан с экрана, из вечера в вечер стоит в Большом зале и поджидает кинозвезд, иногда напрасно, если они, как Джек Николсон, по совету своих телохранителей пользуются черным ходом. Кому это интересно? К концу фестиваля, как бывает каждый год, всех охватывает усталость от фильмов, наполняются рестораны, а карабинеры понемногу теряют выдержку и даже вечером еще прячут глаза за зеркальными солнечными очками.
Похоже, что Эннио уехал из города; Пиа целый год не давала о себе знать, так что звонить ей я не хочу. В остерии «Да Пинто» его не было, утром я туда то и дело заглядывал, к досаде Марии, которая непременно хотела посмотреть выставку импрессионистов в музее Коррер.
Ночной сторож сует контрольные листки в дверные щели, прогоняет кошку, которая забралась за чугунную решетку. В домах закрывают оконные ставни, возле Риальто причаливает вапоретто, мотор стучит громче, волны ударяют в набережную, перехлестывают через край. А соль разъедает старую каменную кладку. День-деньской над городом стелется дым из заводских труб Порто Маргера, постепенно превращая мрамор церквей и дворцов в растворяемый водою гипс.
Венеция оседает, рассказывал Эннио за ужином в «Арденги», потому что для промышленных нужд выкачали все артезианские колодцы; портовые и фабричные сооружения без зазрения совести строили прямо в песке лагуны. Он никак не мог успокоиться, поносил правительство, угрожал перерезать глотки политикам и мафиози, если его лишат источника существования. Особую тревогу вызывали у него танкеры, которые разгружались в Местре-Маргера.
Вот здесь, возле этого канала — или это было где-то дальше? — у меня произошла стычка с Ритой. Во время ночной бури многие лодки наполнились водой и в конце концов затонули, на другом берегу в канал рухнули строительные леса и заблокировали правую ходовую полосу. Я просил Риту смягчиться и навестить отца. Он справлял тогда свое шестидесятилетие. Она отказалась, заявила, что поедет, только если он перед нею извинится. Через полгода отец предпринял попытку примирения и пригласил их обоих. Однако Рита приехала без Эннио, потому что стала его стыдиться, давая ему опускаться все больше и больше, хотя в то время еще не составило бы труда вывести его из депрессивного или сумеречного состояния.
Она не могла иначе, ей надо было до конца сохранять видимость счастья.
Меня так и тянет туда, вот я опять дошел до Рыбного рынка, а ведь хотел пойти в другую сторону; на каждом втором углу не горит фонарь, в проулках — ни души.
Страха Рита не испытывала. Стоит лишь крикнуть, говорила она, как все кругом просыпаются. Однако в отплату за такую безопасность приходится терпеть их нескромность: что проникает снаружи вовнутрь, проникнет также наружу; могли бы существовать мосты любовных стонов, проулки ссор и храпа. Летом она, едва дойдя до здания школы, уже знала, спит Эннио или нет. Под конец ей даже пришло в голову привязать ему на спину бюстгальтер, набитый яблоками, чтобы он, повернувшись и почувствовав что-то жесткое, либо проснулся, либо снова улегся на живот.
Денцель так и не побывал в этом городе. Когда он хотел поехать со мной, они послали его в Тузлу.
Вначале Пухер ездил сам, Рим и Венецию у него никто оспаривать не смел, до тех пор, пока члены редколлегии ему не объяснили, что я, благодаря знанию языка, могу в ходе короткого интервью извлечь из собеседника больше, чем он, ибо не нуждаюсь в переводчике. Месяцами он смотрел на меня как на своего личного врага.
Эннио все еще здесь, он словно и не вставал и беспокойно ворочается с боку на бок. Надо было мне прийти днем, они наверняка не оставят его так лежать. В полдень с пола смывают остатки рыбы. Когда мы с Марией были в остерии, мне не пришло в голову заглянуть под арки.