— Крылова! Очнись! — чьи-то теплые руки начали хлопать её по щекам, но всё это было так далеко, ведь сейчас в мыслях она была изящной балериной, она грациозно округляла руки и тянула носок, и она с улыбкой ловила цветы и овации.
***
Медсестра с невозмутимым лицом, светившимся чувством выполнения своего священного долга, начала водить ваткой, смоченной нашатырным спиртом под носом блондинки, и та, нахмурив брови, затрепетала золотистыми ресницами, а затем уже полностью распахнула глаза, в которых еще отражались шелковые ленты и пуанты.
— Ну что, очнулась, спящая красавица? Как себя чувствуешь?
В голову сразу же влетели на полной скорости недавние события: как она шла по коридору, и Тимур, почти играючи, толкнул её в стену до жгучей боли в плече; как блестела ярость в его черных глазах, когда он намотал на кулак светлые волосы и что-то все говорил, но Алиса поняла из его слов лишь то, что снова страдает незаслуженно. Боль в животе от ударов опять напомнила о горечи слов «За что мне это?».
В отличие от истеричного Катаева, который больше заботился о показухе — «ШОУ», которое потом вся школа будет обсуждать, Тимур, выплескивая свой гнев, что-то шептал, брызжа слюной, будто сам себе доказывал, что бьет её за дело.
Не хотелось вслушиваться в шипящие слова, можно вместо этого сосредоточиться на ощущении, что ещё один удар под дых, и кислород перестанет поступать в мозг. Можно позлить его: засмеяться и получить алую струйку крови, несмело стекающую из носа. Можно продолжать нагло смотреть на него и получить кулаком по скуле вкупе с чувством расцветающего там же синяка.
"Ну и пусть! Пусть все увидят, что мне было больно, что я страдала! Пусть Катаев увидит со стороны, что он делает с людьми." Она-то может вытерпеть несколько ударов, пережить пару ушибов, но семиклассница со светлыми волосами не могла. Семиклассница плакала в туалете все уроки, семиклассница боялась каждое утро выходить из комнаты. Став сильнее с годами, она не стала живее, ведь та семиклассница так и не повзрослела, она исчезла, оставив вместо себя хрупкую, но уже не такую наивную девушку с ледяными серыми глазами.
***
— Ты меня слышишь? Как себя чувствуешь?
Алиса прислушалась к пульсирующему телу и хрипло выдавила:
— Нормально… Только голова слегка болит…
— Ты помнишь, что случилось?
— Да, я, кажется, упала и ударилась вот здесь, — Алиса показала на уже распухшую скулу. С годами враньё ей стало даваться все легче, вот и сейчас слова выскользнули, не успев зафиксироваться в мыслях.
— Это как тебя так угораздило? Точно упала? — медсестра недоверчиво смотрела ей в глаза.
— Да, я запнулась, — отвечать, не задумываясь, не давая слишком много деталей, не отстаивать свои слова, но внешне быть спокойной и уверенной в них. Врать — это не талант и не искусство, это инстинкт самосохранения, который появляется сам в нужный момент.
— Ладно, упала, так упала. Давай я тебя посмотрю, подними рубашку, — женщина стала мягко надавливать на кости.
— Тебя не тошнит? Голова не кружится?
Морщась от боли, девочка поняла, что на самом деле все было не так радужно, как она представляла это медсестре, но, скрестив в уме пальцы, терпела и ждала исхода.
— Нет, не тошнит. В остальном, я хорошо себя чувствую.
— Ясно. Ребра все целы, но у меня к тебе теперь другой вопрос (можешь опускать кофту): ты давно ела?
«Ела? Какая ей разница, когда я ела последний раз?»
— Я… Обедала.
Она съела с утра один безвкусный сырник и сделала пару глотков чая; вместо обеда пришлось срочно делать доклад по биологии, о котором Алиса забыла.
— Уже 7 часов, дорогуша, а как же ужин?
«И чего она прикопалась к моей еде?»
— Я просто не успела на ужин, засиделась за домашним заданием.
— Засиделась она, — женщина укоризненно цыкнула, — Если так продолжишь питаться, ни до каких экзаменов не доживешь. Точно не тошнит? Тебя стоит оставить на ночь в медпункте — понаблюдать, нет ли сотрясения.
— Нет, не нужно, — блондинка послала умоляющий взгляд, — я уже отлично себя чувствую.