В день ухода из Краснодара гитлеровцы рыскали по домам в поисках чемоданов, чтобы увезти в них награбленное имущество.
Кто-то донес, что у нас есть чемоданы. Фашисты извлекли их и выбросили все бумаги на пол. Один из гитлеровцев уже ткнул в них зажженную спичку. Но тут прибежала я и бросилась подбирать листы. В этот момент на улицах послышалась ружейная стрельба — воины Советской Армии ворвались в город. Фашисты в панике выбежали из подвала. Драгоценные для меня рукописи были спасены и через некоторое время вручены Александру Николаевичу Степанову.
СТРОКИ БОРЬБЫ
...Царь испугался — издал манифест:
Мертвым — свободу! Живых — под арест!..
Эти две строки я услышал еще в детстве и запомнил на всю жизнь. Они передавались изустно, они стали народными, вошли в наше сознание, в наше сердце.
Но, как часто бывает, я не знал, кто автор этих строк.
Недавно я познакомился с ним. Павлу Александровичу Арскому — старейшему советскому поэту, одному из первых рабочих поэтов «Правды», участнику трех революций и штурма Зимнего дворца — исполнилось семьдесят пять лет. В приветственной телеграмме, посланной юбиляру, Николай Тихонов почтительно назвал его «запевалой пролетарской поэзии».
Вот он сидит передо мной — старый моряк, поэт, коммунист. У него бледное лицо и светлые задумчивые глаза. Он опирается на массивную палку и неторопливо рассказывает историю двух строк, ставших знаменитыми...
— В тысяча девятьсот пятом году служил я матросом на военном корабле «Сестрица» в Севастополе. Однажды боцман нашел под моей койкой прокламацию. Я знал, что мне грозит арест. Решил бежать, но на следующий день я и два других матроса были арестованы и преданы военно-полевому суду.
Приговорили нас к тюремному заключению на разные сроки. Спустя некоторое время нам удалось бежать. Я направился в Полтаву, где жили мои родители. Жил нелегально по подложному паспорту на имя Сидорова. Вскоре был издан царский манифест. В городе возникла демонстрация. Мы пошли к тюрьме освобождать политических заключенных. Внезапно появилась полиция, налетели казаки, жандармы. Они стали разгонять и избивать демонстрантов. Я пытался скрыться и уже перелез через какой-то забор, как вдруг — удар плетью па спине, и чьи-то сильные, цепкие руки схватили меня.
Тюрьма. Допрос. Провел я в заключении две недели и был отпущен «за отсутствием состава преступления».
Сидел я в камере и все думал: как же это так — манифест и — разгон демонстрантов, тюрьма?.. Сам не знаю почему, но рука потянулась к перу и бумаге. Правда, я и раньше писал стихи, но больше о любви, о луне, о цветах...
Но в тюрьме было не до стихов о луне. Там родилось вчерне стихотворение, которое я назвал «Красное знамя». В нем-то и есть две запомнившиеся вам строчки... Отделал я стихотворение уже дома, возвратясь из тюрьмы... А знакомые студенты опубликовали его в листовке...
Это было мое первое напечатанное произведение.
В то время в Полтаве жил Владимир Галактионович Короленко. Я пришел к нему, показал стихотворение, он похвалил его,
«Вам надо больше, упорнее работать над стихами... Пишите о тяжелой доле трудового народа... Зовите его к борьбе за свободу, за счастье!..» — напутствовал меня Владимир Галактионович.
...Минуло почти шесть десятилетий с той поры, как появилось первое печатное произведение Павла Арского. Но старый поэт — автор многих сборников стихов, рассказов и пьес — не сложил оружия, с которым прошел сквозь бури и грозы трех революций. Я смотрю на Павла Александровича, и мне кажется, что годы словно бы пронеслись мимо и не коснулись его — так много в нем энергии, жажды деятельности, внутреннего запала, который отличает бойцов ленинской гвардии.
ИЗ ТВОРЧЕСКОЙ ИСТОРИИ «ВОЛОКОЛАМСКОГО ШОССЕ»
«МНЕ НЕ НРАВЯТСЯ ЕГО ГЛАЗА!..»
В поисках героя для повести о битве под Москвой писатель Александр Бек приехал в феврале 1942 года в гвардейскую панфиловскую дивизию.
Дивизия стояла на Калининском фронте, в лесу, близ города Холм.
Из этих мест только что были изгнаны фашистские части, деревни были сплошь сожжены, командиры и бойцы жили в блиндажах и землянках.
Среди заболоченного леса, на белой от снега поляне, сохранился домик. Случилось так, что писатель попал в этот домик в тот час, когда там встретились командиры двух полков — пожилой полковник и молодой капитан-казах. Здесь они обсуждали план наступления, в котором предстояло участвовать обоим полкам.
Александр Бек познакомился с командирами и получил разрешение присутствовать во время обсуждения. Автором плана был полковник. Казах — человек с резкими чертами и резкими движениями (позже Бек узнал его имя: это был Баурджан Момыш-Улы) — в острых, лаконичных выражениях вдребезги разгромил план полковника. Писатель не без удивления следил за доводами молодого офицера, чувствуя их силу. В конце концов с доводами капитана согласился и полковник. План был изменен. Беку понравился резкий, самобытный язык капитана, его смелость и ум.
Через некоторое время капитан и полковник должны были разойтись по своим блиндажам. Писателю предстояло решить: с кем пойти? Полковник командовал частью, в которой еще совсем недавно сражались легендарные 28 панфиловцев, и все корреспонденты центральных газет обычно шли в этот полк. Но Бека привлекал казах. Писатель решил: пойду с ним.
На несколько минут писатель зачем-то вышел из комнаты. Вернувшись, открыв без стука дверь, Бек вдруг услышал, как казах сказал;
— Мне не нравятся его глаза!..
Это ошеломило писателя. «Вот как! Ему не нравятся мои глаза!» — подумал он. И в то же мгновение Беку показалось, что, заметив писателя, молодой командир стал говорить о другом — об артиллерийской батарее, о ее наблюдателях и прочем.
В эту минуту писатель поколебался: стоит ли ему идти с казахом, если тому «не нравятся его глаза»?
Вскоре полковник и капитан простились и разошлись. Бек последовал за капитаном. О нем, об этом храбром и волевом командире, читатели знают по повести «Волоколамское шоссе».
Некоторое время спустя, познакомившись с Момыш-Улы поближе, Бек спросил его:
— Баурджан, почему тогда, в нашу первую встречу, вы сказали: «Мне не нравятся его глаза!»?
Момыш-Улы не сразу вспомнил эти слова, а вспомнив, рассмеялся:
— Я же говорил об артиллеристах... Мы называем «глазами» артиллерийские наблюдательные пункты... Так вот, мне не понравились «глаза» одного артиллерийского дивизиона!..
ПРОПАВШАЯ РУКОПИСЬ
— Представляете ли вы себе, что значит для писателя пропажа готовой рукописи, не имеющей копии? — воскликнул Александр Бек.— Я нисколько не преувеличу, если скажу, что для литератора это страшное несчастье. Это — потеря детища. Между тем я пережил однажды такое горе...
— О какой же рукописи идет речь? — спросил я писателя.
— О моей повести «Волоколамское шоссе».
— Впервые я побывал в панфиловской дивизии в январе-феврале тысяча девятьсот сорок второго года. Когда мне показалось, что я уже владею материалами будущей повести и как будто неплохо изучил жизнь дивизии, я решил ехать в Москву. Комиссар Талгарского полка Петр Васильевич Логвиненко — кубанец со светлым чубом и светлыми серыми глазами — полушутя-полусерьезно напутствовал меня:
«Вы побывали в орлином гнезде... Смотрите же, не окажитесь глупым птенчиком!»
Я не сразу понял смысл этих слов, хотя много думал о них. Впоследствии я догадался, что имел в виду комиссар: повесть, которую я собирался написать, должна быть достойна панфиловцев, их боевых традиций, их героического духа...