— Невмешательство достойно порицания ничуть не меньше, чем преступление, — кипятился мистер Соломон. — Я не могу лежать по соседству и слушать ее стоны, зная, что могу облегчить ее боль. Дайте ей отдохнуть, сестра! Отдохнуть в огромной черной пустоте по ту сторону.
— Это не сострадание, мистер Соломон. Вы думаете не о ней, вы хотите облегчить себе жизнь, не слыша ее стонов. Если бы вы действительно сочувствовали миссис Кейбл, то не возмущались бы тем, как она выполняет то, что начертано ей судьбой.
— Судьбой! Снова глупости! Нет никакой судьбы, сестра. Есть жизнь. И единственное, на что человек способен, — это прожить ее как можно безболезненней. Отойдите, сестра! Позвольте мне войти! — Он беспомощно схватил ее крепкую руку.
— Тому, что вы хотите сделать, мистер Соломон, нет оправданий ни при каких обстоятельствах. Человек не только материя. Нельзя забывать о душе…
Джинни вернулась в палату матери. Эдди была права: люди обожают начинать свои рассуждения со слова «человек»…
Мать проснулась и следила за рыжими белками на вязе.
— Мистер Соломон и сестра Тереза снова спорят.
— Да?
— Теперь мистер Соломон хочет выдернуть трубки миссис Кейбл, а сестра Тереза мешает. У каждого свои аргументы.
Мать улыбнулась.
— Они играют словами. Убивают время.
— Я заметила. — Джинни снова вспомнила Венди. Ничего удивительного: дочка постоянно жила в ее сознании. По дороге в больницу Джинни всматривалась в каждого ребенка — не Венди ли? В магазине она машинально набивала сумку тем, что любила Венди, а в хижине могла часами сидеть, чавкая печеньем, как когда-то Венди. Несколько раз звонил телефон. Она подбегала в надежде, что это Айра и Венди, хотя понимала, что он не позвонит.
Споры мистера Соломона и сестры Терезы почему-то напомнили время, когда Венди еще не умела говорить. Джинни с Айрой разговаривали во время обеда, а Венди постоянно вмешивалась, бессвязно лепеча и сердито жестикулируя для выразительности ручонками. Она переводила глазки с мамы на папу и считала, что ее лепет важен ничуть не меньше, чем слова родителей. И, похоже, так оно и было.
— А что ты думаешь об этом? Можно ли убить, если болезнь неизлечима? — Может быть, мать даст ей понять, как поступить с ней самой?
— Не думала об этом. Все зависит от многих обстоятельств.
— А в случае с миссис Кейбл?
— Не знаю. Скорей всего, она давно выразила свою волю на бумаге.
— А если нет?
Мать пожала плечами.
— Это не мое дело.
— Мама, однажды ты просила меня помочь тебе умереть легкой смертью, — выпалила Джинни. — Принести тебе пистолет? Или что-нибудь в этом роде? — Все! Плохо ли, хорошо ли, но дело сделано.
Мать улыбнулась и надолго замолкла. Джинни покраснела, как много лет назад, когда мать говорила с ней о менструации. Две темы — секс и смерть — были одинаково священны и требовали особой деликатности. Похоже, она сглупила.
— Я помню тот разговор, — наконец произнесла мать. — Я была моложе и намного романтичней представляла себе смерть. Спасибо за вопрос, Джинни. Но — нет, мне не нужен пистолет. Мне не очень больно, и у меня еще остались дела — смерть требует тщательной подготовки.
Они молча послушали фамильные часы.
— Страдания тоже имеют свой пик, — заметила мать.
— Как это?
— Да, когда радуешься, что заканчиваешь жить и готова к объятиям смерти.
— Да, верно.
После кровоизлияния Джинни читала матери энциклопедию. В этот день она дочитала последнюю статью, завершив девятилетний проект матери.
Мать удовлетворенно закрыла глаза. Одно дело сделано. Потом попросила принести ей из дома кое-какие бумаги и пригласить адвоката.
Два дня она что-то писала, положив на колени подушку, консультировалась с адвокатом и наконец протянула Джинни пачку бумаг. Сценарий похорон, перечень расходов, эпитафия, список мебели, которую нужно оставить в семье, какие-то финансовые расчеты, договор купли-продажи…
— Мама!
— Да?
— Но ты не можешь продать его!
— Почему? Разве это не мой дом?
— Я против!
— Дорогая, самое лучшее, что я могла для тебя сделать, — продать дом. Считай это моим подарком. Каждый дом нужно продавать прежде, чем он превратится в памятник. Прошлое, которое очень любят, вредит настоящему, — как о выстраданном, сказала она.
Джинни уставилась на мать полными слез глазами. Это хуже, чем быть вышвырнутой: продается само гнездо.
— Возьми с собой эти часы, — сказала мать. — Куда бы ни решила идти.
— Спасибо, — пробормотала Джинни.