Трое товарищей отпустили Гильельму; она вернулась на луг и принялась собирать траву под вербами. И все то время, пока они видели ее, казалось, что молодая женщина просто сияла от счастья.
— Твоя сестра во власти злого человека, Пейре, — и твоя обязанность — освободить ее. — Тон доброго человека не допускал никаких возражений. — Кроме того, она не только твоя сестра по плоти, и поэтому ты должен ей помогать, она еще и твоя сестра во Христе, а истинное родство существует между душами, а не между телами. Гильельма сама пожелала вступить на дорогу добра и служить Церкви. Она ясно высказала это желание еще в марте Бернату; и она подтвердила его передо мной. Ты будешь достойным похвалы братом, если поможешь ей. Счастливы те верующие, которые умножают Церковь Божью! Так же и Христос сказал в Своем Евангелии: мы должны остерегаться делать зло своим ближним, как и самим себе.
— Я никогда не говорил ничего противоположного, — воскликнул Пейре, встревоженный не столько словами, сколько тоном своего друга. — Но ты уверен, что это не грех — разлучать жену и мужа?
— Пейре! — воскликнул добрый человек, — я же не предлагаю тебе совершить кражу. Я тебе уже сто раз объяснял, каким обманом является брак, заключенный священниками, и наоборот, как достойно избавить душу от зла и привести ее на дорогу добра. Именно это ты должен сделать. Твоя обязанность — сделать это, так же, как моя — молиться за тебя. Что же касается твоей души, то я обязываю тебя. От имени Церкви я приказываю тебе это сделать. Если ты считаешь это грехом, я отпускаю тебе его от имени Бога. Более того, этот грех, если он вообще существует, я беру на себя.
Пейре не нашелся что ответить. Его сердце брата всегда болело за счастье Гильельмы. Еще до того, как она вышла замуж, он пообещал ей помочь. Он пришел к ней в Ларок д’Ольме, он встретился с ней в день святых Сирисы и Юлиты, он уже был вовлечен во все это, он обо всем этом уже не раз переговорил со своими друзьями. Да и сам отец Маури, в Монтайю, тоже наконец–то признал безвыходность этого ужасного союза, согласившись закрыть на все глаза. То есть, фактически предоставив действовать старшему брату. Теперь уже некуда отступать. Да и сам Пейре припомнил, что еще несколько часов назад его всего трясло от гнева у дверей спальни грубого бондаря. Тогда он просто хотел спасти Гильельму, вырвать ее из недостойных рук обидчика.
— Но куда я должен буду привести сестру? Где мы будем останавливаться по дороге? Ведь это безумие, предпринимать такое дело сейчас. А где она будет жить? Бондарь, в конце концов, призовет Несчастье…
— Уведи Гильельму в Рабастен. Это в диоцезе Альби.
— Ну хорошо, мы пойдем туда. Но как я смогу забрать ее у родственников мужа? Что я должен им сказать?
— Что–нибудь придумай. Ты можешь, например, сказать, что вы оба обещали своей семье совершить паломничество. Если так скажете, никто за вами не увяжется.
— Но… я не знаю, как дойти до Рабастен.
— Очень просто. Идите через Мирпуа, Бовиль, Караман. А потом спросите дорогу, это не так уж и далеко.
— Ну и что нам делать, когда мы придем в Рабастен?
— Вы должны вместе с Гильельмой успеть придти туда в день святого Иоанна. Мы встретимся там утром, или в крайнем случае, около полудня, во время мессы, возле главной церкви города. По–моему, она называется Богоматери Бурга. Мы встретимся возле нефа или у входа. Там буду я, Бернат Белибаст, а может даже и его брат Гийом, которого ты знаешь. Не бойся, Гильельму там хорошо примут.
Бернат, молчавший во время всего этого обмена мнениями, протянул руку и по–братски похлопал своего друга по плечу.
— Пейре, Пейре, — ты же знаешь, что Гильельма остается со мной, и она это делает по собственной воле. И если я уж стану ее мужем, то даже Монсеньор Жоффре д’Абли вряд ли сумеет рьяно вмешаться в это дело, здесь ему не Разес. — Он иронически улыбнулся, а потом очень нежно добавил. — Что касается Гильельмы, то для нее я буду больше, чем муж. Я буду ей другом и братом. Мы будем вместе вести жизнь, достойную добрых верующих. Не бойся, я смогу защитить ее.
Вечером, после того, как они обсудили все подробности своего предприятия, двое настоящих пастухов и один переодетый, всё так же с посохами в руках вернулись на ярмарку и смешались с возбужденной, разношерстной толпой. Пейре и Бернат надолго застряли у загородки с баранами–мериносами, продолжая страстно обсуждать то, о чем спорили утром. Животные эти какие–то квёлые. Не будет с них хорошей поживы, особенно во времена голода, который неотступно преследует людей каждую зиму. Фелип тоже прислушивался к разговорам вокруг. Он услыхал, как критикуют доминиканцев, торгующих индульгенциями, и не удержался, чтобы тоже не сказать пару язвительных слов, нашедших отклик у публики. Раздались смешки. Было понятно, что в глубине сердец люди не очень–то любят братьев–проповедников, не спешат раскрыть им свои кошельки. Тем не менее, было очень опасно публично произносить такие слова.