Глава первая. Танины печали
Нет ничего труднее, чем одиночество. Оно может настичь любого человека и в любом возрасте. Даже среди шумной и богатой событиями жизни, даже среди счастья. Самый верный и короткий путь к одиночеству – считать, что ты должен быть понимаем и любим. Хотя бы кем-то должен быть любим! И тогда очень скоро начинают нападать минуты, а затем и часы уныния: хотя это только иллюзия, от нее непросто отмахнуться. Таня чувствовала себя именно одинокой. Сегодня ей было особенно пасмурно, и становилось все тоскливее, тоскливее и тоскливее. Татьяна стояла у входа в детский городок и в растерянности ковыряла носком сапога, нового и очень неудобного, промерзлую землю.
«Ничего себе, весна, - бормотала она, - конец марта еще, называется». На детской площадке с горки каталась ее годовалая дочка.
Танина свекровь, поддерживала ребенка, опасаясь, как бы дочка не ушиблась, маленькая. Как-то очень уж быстро темнело, быстро заканчивался день. Это из-за того, что не видно было солнца. Ноги Тани мерзли в противных сапогах, и едва светил на дорожку мутный рыжий фонарь. На самой большой детской площадке в их районе с заходом солнца становилось так темно, что порой и не видно, кто там на качелях или на лесенке-«перелазке», как ее в детстве называла Таня.
А другие площадки еще хуже.
Жаловаться на жизнь странно и бессмысленно. И кому жаловаться? Таня покосилась на свекровь. Ну, ей-то не пожалуешься.
И всегда найдется доброжелатель, который пристыдит, скажет: а другим легко? Ну, нелегко другим, и что? Таня задумалась над своей ипохондрией. Вообще-то ей только тогда и становилось легче, когда она могла осветить чью-то жизнь, сделать что-то неожиданное, приятное для другого. Но для кого? Домашние ведь воспринимают тебя как нечто разумеющееся, чем их порадуешь? Пирогами? Пеку. Чистотой? Прибираюсь. Заботой? Тоже привыкли.
Нет, дело в Сашке! Кажется, он перестал ее любить… И осталась только привычка! Таня утешала себя: работает много, устает… А сама чувствовала: да чего там, просто ушла любовь.
Таня еще помрачнела. Надо бы помолиться, подумала она. От молитвы как все говорят, легче… Но это не про Таню! Ее отношения с верой всегда были сложными.
Ну и что? Вообще у настоящих женщин всегда и везде сложные отношения, которые все время требуется прояснять.
Хотя правды ради, Танина вера началась довольно неплохо, лет в пятнадцать, и это было нечто такое, такая сила, которая заставляет подсолнух поворачиваться к солнцу. Неоспоримое что-то.
Таню крестили в детстве, в годик, но она прекрасно помнила этот день. «Интересно, будет Оленька помнить что-то из этого возраста?» - Таня посмотрела на дочь, ковыляющую по вытаявшей траве. Бабушка вела ее за ручку.
Почти тридцать лет назад Таня сама так же шла с мамой (Боже, какой молодой и сильной!) в маленький голубой домик, где был храм. На домике не было ни куполов, ни колокольни, и даже креста, кажется, не было. Этот домик стоял где-то в маленьком поволжском городке, в котором Таня больше никогда не была. Таню взял тогда на руки очень красивый молодой батюшка (а может, алтарник?) и понес показывать иконы и лампадки. Огоньки цветные, красивые, светились, золото мягко сияло. Таню крестили, и в тот же день она побежала ножками сама.
Первый храм с крестом (настоящий, но с алтарем на юг) Таня увидела четырнадцать лет спустя. Он тоже был устроен в чьем-то деревянном домике. Говорили, что одинокий старик, потомок последнего городского священника, отдал его церкви – молодец какой, выдающийся, наверно, человек.
Внутри Таня впервые увидела настоящие иконы. Дома была только одна, но лик на ней стерся, а кто там, под ризой – мама Тани не могла сказать. Христос Спаситель? Николай Чудотворец? Мама не знала.
Иконы в храме были просто чудесными. Таня и ее одноклассницы приходили сюда часто. Подруг у нее было четверо: Нина, Лиля, Настя и Марина. Они робко входили в храм. Стараясь быть похожими на прихожанок (а это были почти исключительно только матушки и родственницы священнослужителей и чтецов), подружки стояли тихо, учились класть поклоны (к месту и не к месту) и осенять себя крестным знамением
Богоматерь смотрела на Таню и ее подруг сочувствующе, по-матерински. Казалось, скажет: «Доченьки, вы не замерзли, не устали?» Таня смотрела, смотрела и смотрела на Нее… Приходила в храм вновь и вновь, чтобы стоять слева у алтаря, возле Казанской (она родилась в Казанскую). Еще ее влекла к себе «Спорительница хлебов» - только недавно Таня узнала, что образ был написан по благословению оптинского старца святого Амвросия. «Казанская» была не самой любимой Таниной иконой. Потому что Младенец на ней как бы отдельно от матери. Ей больше нравились иконы, где Мать и Дитя трогательно обнимают друг друга. Но мама чтила Казанскую, и Таня чтила ее. Тогда, в 14 лет, Таня так восторгалась иконами, что даже хотела стать иконописцем. Даже нашла какую-то репринтную книгу, где говорилось о том, как готовится левкас - грунтовка под живопись, как наклеивается паволока – холст. Срисовывала иконы… Но паволоки не было, а левкас по рецепту Тане сделать не удалось из-за сложности состава. Кажется, не было какого-то клея из кожи. Тогда Таня сделала что-то вроде штукатурки, положила ее на ткань, натянутую на картон и написала маленькие сюжеты: «Самаритянка» и «Ночь в Иерусалиме». Может, они еще валяются у мамы на даче? Вряд ли, скорее всего, пали жертвой ремонтов. Почему Таня не стала иконописцем? Она ведь хотела этого несколько раз?