Бестактностью со стороны Лукана было не посчитаться с этим неписаным законом и нарушить всеобщее наслаждение полной расслабленностью. Поэт вошел в отхожее место с вполне прозаическими целями. Случилось, однако, так, что, когда кто-то из сидящих громко испустил воздух, Лукан с серьезной миной продекламировал:
— Я бы сказал, что под землей загрохотало!
В уборную словно молния ударила. Все вскочили со своих мест и в панике бросились из приюта покоя, поспешно оправляя одежду. Потому что стих, который они только что услышали, не был творением Лукана — он был заимствован из поэмы самого императора. Нерон многократно декламировал эту поэму публично, поэтому стишок знали все.
Испуг посетителей общественной уборной был напрасным. Доносчика там не оказалось, ничего и ни с кем не стряслось. Но этого нельзя было предвидеть заранее; кто посмел бы поручиться, что сам Лукан не провокатор?
Поэт, веселясь, рассказывал об этом происшествии своим друзьям. Забавную историю запомнили и записали многие, она даже вошла в более позднюю биографию Лукана.
Шутка не была случайной шалостью поэта. Лукан уже давно ненавидел императора. Правда, всего четыре года назад он числился одним из ближайших друзей Нерона. Во времена первых Нероний, в 60 году, он декламировал «Похвалу Нерону» и получил почетную награду. Но с тех пор многое изменилось. Поскольку оба, и Нерон, и Лукан, считались лучшими поэтами своей эпохи, дружба между ними не могла быть искренней и прочной. Как это обычно бывает с людьми искусства, мелочи сделались причиной серьезной антипатии. Лукан был глубоко оскорблен тем, что во время одной из его декламаций император внезапно покинул зал под тем предлогом, что вынужден присутствовать на заседании сената. Нерон зеленел от зависти, когда слышал о каком-либо новом произведении Лукана, а тот писал много и быстро.
Итак, дело дошло до явного разлада. Рассказывали, что император запретил поэту всякого рода публичные выступления, даже в суде. Если так оно в действительности было, то это могло лишь усилить ненависть Лукана к самому властителю и системе его правления. Он мстил и боролся за свои права единственным способом, какой ему оставался, — писал. Лукан усиленно работал над эпической поэмой о гражданской войне между Цезарем и Помпеем. Начал он «Фарсалию» несколько лет назад с похвалы Нерону. Однако быстро изменил и идею, и дух сочинения, которое превратилось в хвалебный гимн в честь республики и ее защитников, Помпея и Катона, полное ненависти к Юлию Цезарю.
Ненависть к империи и Нерону Лукан сумел внушить и вольноотпущеннице Эпихариде, девушке легкого поведения. Этих двоих не связывал какой-либо роман. Лукан был примерным супругом, Эпихарида же — подругой его отца, Мелы. Он познакомился с ней в отцовском доме. Юный поэт, кипящий замыслами, полный внутренней страсти, богатый и славный, произвел на нее огромное впечатление.
Благодаря Лукану Эпихарида сблизилась с группой заговорщиков. Сенека, дядя Лукана, не принадлежал к этой группе. Уже три года, с тех пор, как попал в опалу, Сенека сторонился людей, часто уезжал за пределы Рима, почти ни с кем не встречался. Но многие обращали свой взгляд именно к нему. Восемь лет вместе с Бурром он мудро и толково руководил государственными делами. Период его правления находился в таком резком противоречии с тем, что происходило ныне, что авторитет Сенеки сам по себе рос из месяца в месяц. Когда Сенека был у власти, многие смотрели на него с завистью. Ныне эти низкие чувства исчезли, зато осталась память о днях спокойствия, порядка, безопасности. Ничего удивительного, что у многих серьезных людей родился план использовать против Нерона имя и авторитет именно этого повсеместно уважаемого государственного мужа. Поскольку сам Сенека оказался недосягаем, с ним искали связи через его племянника, Лукана, который и не скрывал своей ненависти к императору.
Уже три года назад, вскоре после отхода Сенеки от государственных дел, некий доносчик выдвинул против него обвинение, что он организовал заговор с целью свергнуть цезаря. В качестве второго заговорщика доносчик назвал Гая Кальпурния Пизона.