Убийца был известен, невиновность остальных рабов Педания (около четырехсот человек разного возраста и пола) сомнений не вызывала. Но согласно решению 57 года все они должны были умереть. Известие об этом взбудоражило весь город. Громадная толпа собралась перед зданием, где шло заседание сената, домогаясь милосердия к несчастным жертвам. Впрочем, и среди сенаторов преобладало мнение, что следует отменить смертный приговор. Тогда поднялся Гай Кассий, этот прославленный суровый законник. Он заявил:
— Бывший консул погиб в собственном доме, став жертвой предательства своих рабов. Никто не остановил убийц, никто их не выдал. А ведь постановление сената, определяющее смертную казнь для всех рабов в случае, если один из них убьет господина, еще в силе. Теперь вы ратуете за его отмену. Но тогда грош цена любому заслуженному лицу, если уж смеют поднять руку на префекта столицы. И может ли служить защитой количество рабов, если Педания не уберегли четыреста человек? Кому рабы придут на помощь, если даже теперь они этого не делают?
Наши предки не доверяли рабам, хотя тогда те рождались в их имениях и домах и, следовательно, с детства могли привязываться к свои господам. Теперь, однако, среди наших рабов люди разных чуждых племен. Их нравы совершенно отличны от наших, их религии неведомы, либо богов у них вовсе нет. Этот сброд можно удержать в повиновении только страхом. Разумеется, погибнут и некоторые невиновные. Нечто подобное, однако, происходит и в армии, когда солдаты бегут с поля боя: каждый десятый засекается розгами насмерть, хотя бы даже на самом деле он проявил храбрость. Абсолютной справедливости не существует, когда речь идет об устрашающем примере. Но несправедливость по отношению к отдельной личности уравновешивается пользой для всего общества…
В конце концов, несмотря на протест многих сенаторов, одержало верх мнение Кассия. Однако опасались, что в городе могут вспыхнуть беспорядки. Массы жителей, потрясенных зверством этой узаконенной резни, схватились за камни и факелы. Тотчас появилось суровое воззвание императора, порицающее «сеятелей смуты». Кордоны солдат блокировали дорогу, по которой четыреста невинных жертв, в том числе женщин и детей, повели к месту казни.
Главной целью этой экзекуции, как и ее правовой основы, то есть постановления сената от 57 года, было отбить у рабов охоту к новым выступлениям против своих хозяев. Им вменялось заботиться о жизни господ, как о своей собственной, ибо при малейшем подозрении, что их патрон умер насильственной смертью, все они отправлялись за ним следом — виновные и невиновные.
Бесчеловечное решение вступило в силу, когда у кормила власти стоял Сенека. Что бы дурное о нем ни говорили, но извергом он наверняка не был. А в его сочинениях сколько по тем временам мудрых мыслей о рабстве!
В письме к другу Сенека писал: «Я с радостью узнаю от приезжающих из твоих мест, что ты обходишься со своими рабами, как с близкими. Так и подобает при твоем уме и образованности. Они рабы? Her, твои смиренные друзья. Они рабы? Нет, твои товарищи по рабству, если ты вспомнишь, что и над тобой и над ними одинаковая власть Фортуны.
Мне смешны те, кто гнушается сесть за стол с рабом — и почему? Только потому, что спесивая привычка окружила обедающего хозяина толпой стоящих рабов! Он ест больше, чем может, в непомерной жадности отягощает раздутый живот, до того отвыкший от своего дела, что ему труднее освободиться от еды, чем вместить ее. А несчастным рабам нельзя раскрыть рот, даже чтобы сказать слово. Розга укрощает малейший шепот, даже случайно кашлянувший, чихнувший, икнувший не избавлен от порки: страданьем искупается малейшее нарушение тишины. Так и простаивают они целыми ночами, молча и не евши. Из-за этого и злословят те, кому при хозяевах говорить запрещается. Зато другие, кому можно перемолвиться словом не только при хозяине, но и с ним самим, кому не затыкали рта, готовы бывали за хозяина подставить голову под меч, принять на себя близкую опасность. За столом они говорили, под пыткой молчали.
Часто повторяют бесстыдную пословицу: „Сколько рабов, столько врагов“. Они нам не враги — мы сами делаем их врагами. Я не говорю о жестокости и бесчеловечности — но мы и так обращаемся с ними не как с людьми, а как со скотами. Мы возлежим за столом, а из них один подтирает плевки, другой, согнувшись, собирает оброненные пьяными объедки, третий разрезает дорогую птицу и уверенными движениями умелых рук членит на дольки то грудку, то гузку. Несчастен живущий только ради того, чтобы по правилам резать откормленную птицу, но тот, кто обучает этому ради собственного удовольствия, более жалок, чем обучающийся по необходимости…