Она говорила это подчас словно в шутку, подчас рыдая. Ее слова падали на благодатную почву. Нерон боялся матери — и отдавал себе в этом отчет. Он мог возмущаться Агриппиной, мог ей угождать, но в ее присутствии всегда был робок и неуверен в себе. Поэтому-то с таким удовольствием одобрял ее отъезды из Рима. Но и они не помогали. Агриппина, пребывая в Анции или же Тускуле, знала о каждом шаге своего сына, и сама мысль об этом отравляла императору радость забав, дурачеств, попоек.
Агриппина погибла, чтобы Нерон мог стать Нероном.
Назначения
Рим и Италия долгое время находились под впечатлением страшных событий той мартовской ночи в Байях. Население провинций к известию о смерти Агриппины отнеслось с меньшим интересом. Многие простые крестьяне на Ниле, Дунае, Родане и Таге наверняка никогда не узнали об обстоятельствах, в которых погибла мать императора. Разумеется, в более крупных городах сразу поспешили продемонстрировать свою радость в связи со спасением властителя. Торговцы и крупные землевладельцы, вероятно, с жадностью поглощали новости из далекой столицы. Однако как для богатых, так и для бедных крестьян во сто крат важнее, в сравнении с драмами императорского дворца, было то, что происходит в резиденции наместника; он был хозяином их жизни и добра. Итак, если говорили о смерти Агриппины, то прежде всего в связи с вопросом, вызовет ли это какие-то передвижения на постах наместников. Одни утверждали, что нет, ибо Агриппина ведь уже давно никакой политической роли не играла. Другие считали, что правительство захочет показать свою силу и владение ситуацией, поэтому произведет множество изменений.
Они были правы. После смерти Агриппины, в 59–60 годах, многие провинции получили новых наместников. И при этом подобранных умело и разумно. Правительство явно стремилось продемонстрировать, что будет продолжать прежнюю политику заботы о провинциях. Более того, хотело доказать, что только уход коварной Агриппины позволяет юному императору распространить в полном блеске свою доброжелательность на весь род человеческий.
Правда, одно из первых назначений, вероятно, было вызвано не заботой о провинциях, но желанием убрать из Рима неугодного человека. Им был Отон. Поговаривали, что Нерон намеревался сослать его на какой-нибудь остров. Однако в защиту бывшего мужа Поппеи выступил сам Сенека. Добился только одного: Отон уехал из Рима с почестями, как наместник Лузитании, или нынешней Португалии, и Западной Испании. Назначение было необыкновенным, ибо обычно наместничество получали бывшие консулы или бывшие преторы, и то через несколько лет после того, как оставляли эту должность. А тем временем юный Отон занимал доныне самую низкую должность, не дающую прав на наместничество, — был квестором. У него не было никакого ни административного, ни военного опыта, его считали повесой, мотом, человеком, лишенным каких-либо моральных принципов. Все в Риме знали, какова истинная причина столь необыкновенного назначения. По столице кружили стишки такого содержания: «Ты интересуешься, почему Отон отправился в почетную ссылку? Потому что спал с собственной женой!»
Однако выбор оказался удачным. Вдали от утех и удовольствий столицы Огон сделался как бы другим человеком. Был работящим и энергичным, не запятнался вымогательством и злоупотреблениями. И управлял Лузитанией долго, почти десять лет. Помнил ли он, что сто двадцать лет назад именно эту провинцию получил некий Гай Юлий Цезарь, второразрядный в ту пору политик, известный соблазнитель, смутьян, несостоятельный должник? Помнил ли, что именно наместничество в Лузитании открыло Цезарю путь к блистательной карьере? История подчас повторяется.
Год спустя вслед за Лузитанией и соседняя провинция, Тарраконская Испания, или нынешняя Восточная и Северная Испания, встречала нового наместника Сервия Сульпиция Гальбу. В отличие от Отона это был пожилой человек, шестидесяти с лишним лет, опытный военачальник, искушенный политик, отличный юрист. Он успел уже побывать на самых высоких должностях, был одним из богатейших людей в империи.
Молодым человеком Гальба снискал расположение Ливии, вдовы императора Августа. Она завещала ему по духовной записи пятьдесят миллионов сестерциев. Поскольку сумма эта была вписана не словами, а цифрами, император Тиберий посчитал, что речь идет лишь о пятистах тысячах. Правда, это не имело значения, так как Тиберий аннулировал все завещание Ливии. Сделал он это, впрочем, не из алчности, но из-за неприязни к матери, с которой постоянно ссорился в последние годы ее жизни. Лично к Гальбе Тиберий относился скорее хорошо. Он позволил ему начать служебную карьеру в более юном возрасте, чем это было принято. В качестве претора Гальба устроил игры во время майского праздника богини цветов Флоры. Римский люд помнил о них долго, ибо тогда увидели слонов, танцующих на канатах! Потом в течение года Гальба был наместником провинции Аквитания в Галлии. В 33 году стал консулом. Пятью годами позже, уже при Калигуле, управлял Верхней Германией. Подтянул расшатавшуюся военную дисциплину и положил конец набегам германцев из-за Рейна. Когда на границу прибыл сам цезарь, готовившийся к большому походу против германцев, до которого, впрочем, никогда так и не дошло, внешний вид воинов Гальбы ему понравился. Тот мог многого требовать от своих солдат, так как сам подавал пример выносливости. Муштру перед властителем он проводил, держа все время щит, а непосредственно после этого пешком отшагал двадцать миль за императорской повозкой!