V. Нашествие
Красавица Сонника думала, что навсегда потеряла Актеона. Его внезапный отъезд она объясняла капризом непостоянного афинянина, вечного путешественника, побуждаемого лихорадочной потребностью видеть все новые страны.
Одним богам лишь ведомо, куда помчится эта скитающаяся птица, после своего посещения Кельтиберии. Быть может, он останется с Алорко, быть может, станет воевать с этими варварами, и те, покоренные его культурой и лукавством, кончат тем, что создадут ему царство.
Сонника предполагала, что афинянин не вернется, что ее краткая весна любви походила на беглое счастье женщин, которые были близки богам, когда те спускались на землю. Она, столь равнодушно и насмешливо относящаяся к чувствам, проводила дни, плача на своем ложе, или бродя по ночам, как тень, по большому саду, останавливаясь у грота, где грек впервые развязал пояс ее туники. Рабы дивились неровному и жестокому настроению своей госпожи, которая то плакала, как девочка, то, охваченная приливом жестокости, приказывала наказывать всех.
И однажды, неожиданно грек появился перед, виллой на запыленной и вспотевшей лошади, отпустил сопровождавших его варваров с жестокими лицами, побежал с раскрытыми объятиями к трепещущей Соннике и все кругом, казалось, ожило; госпожа улыбалась, сад казался более прекрасным, на террасе сверкали с большим блеском перья редких птиц, веселее звучали флейты, а рабам, освобожденным теперь от наказаний, казались более мягким воздух и более ясным небо.
Вилла Сонники вернулась к своей веселой жизни, словно хозяйка ее воскресла. Ночью был устроен в большом триклинии пир; прибыли приглашенные молодые эстеты, друзья Сонники, и даже Эуфобию философу нашлось место, без предварительной борьбы с палками рабов.
Сонника улыбалась, слушая Актеона. Гости заставили его рассказать о путешествии в Кельтиберию, удивляясь нравам народа, которым правил Алорко. Эуфобий не скрывал своего удовольствия по поводу того, что у него есть столь могущественный друг, и говорил, что отправится на некоторое время туда, чтобы покойно пожить, не прося, как подаяние, хлеба у купцов Сагунта.
Для афинянина вернулась весна любви. Он проводил дни на даче у ног Сонники, глядя как она пряла волну ярких цветов или как с помощью рабынь украшала свое тело. С наступлением вечера они отправлялись в сад и ночь застигала их в гроте, крепко прижавшихся друг к другу, слушающих, как сладкую и монотонную мелодию, пенье водяной струи, стекающей в алебастровую чашу.
Однажды утром Актеон отправился в город, чтобы пройтись по портикам Форо, послушать новости с любезностью грека, привыкшего к ропоту Агоры. На большой сагунтской площади он заметил необычайное волнение. Праздные люди говорили о войне; горожане, более воинственные, вспоминали свои подвиги в последнем походе против турдетанов, преувеличивая их, а мирные торговцы оставляли свои прилавки, чтобы потолковать о новостях, выражая уныние возможности близкой войны. Придя в Сагунт на следующий день, Актеон увидел наверху стен сотни рабов, которые восстанавливали амбразуры, поврежденные временем, и заделывали трещины, которые в течение многих мирных лет оставались открытыми.
Стрелок Мопсо остановил его, идя с совещания старцев. Аннибал прислал гонца с приказанием возвратить завоеванные территории и добычу последнего похода. Африканец угрожал с возмутительной заносчивостью, и республика ответила ему с презрением, отказавшись слушать приказания. Сагунт может повиноваться лишь своему сильному союзнику Риму, и, уверенный в его покровительстве, он равнодушно относится к угрозам карфагенянина. Не взирая на это, так как война кажется неизбежной и все боятся молодости и дерзости Аннибала, два сенатора несколько дней тому назад отплыли из порта, направив парус к берегам Италии, чтобы сообщить о происшедшем, ходатайствуя о покровительстве Рима.
По Форо смутно распространились эти вести, и толпа издевалась над Аннибалом, как над заносчивым юношей, которого необходимо проучить. Он может идти на Сагунт, когда ему угодно. Ведь карфагеняне были изгнаны из Сицилии, были вынуждены покинуть берега Великой Греции, и если потом они и одерживали победы в Иберии, то только над варварскими племенами, которые не знали военного искусства и являлись жертвами их коварства. Нападая же на Сагунт, они встретят врага, достойного их, и Рим, могущественный союзник, нападет на них с тыла и уничтожит карфагенян.
Эти рассуждения возбуждали город. Стали приходить вести, что Аннибал выступил в поход и медленно приближается, и вследствие этого над Сагунтом точно пронеслась атмосфера войны, воспламеняя дух самых благоразумных. Спокойные купцы, с глухой досадой миролюбивых людей, видящих свое имущество в опасности, чистили старое вооружение у дверей своих лавок или же спускались к берегам реки, чтобы упражняться владеть оружием, смешиваясь с молодежью, которая с восходом солнца гарцевала на своих лошадях и фехтовала копьем или метала стрелы под руководством Мопсо.