Актеон вошел в храм один. Число сенаторов уменьшилось. Одни умерли от голода и заразы, другие же устремились на стены, чтобы встретить там смерть.
Грек взглянул на этих граждан, облаченных в свои мантии и с высокими царскими скипетрами; они ждали его слов с душевной тревогой, которую старались скрыть под величественным спокойствием.
Он рассказал им о своем посещении римского Сената.
Печальный рассказ постепенно рассеивал спокойствие сенаторов. Некоторые подымались со своих мест и разрывали мантии, испуская вопли отчаяния; другие в возбуждении ударяли себя кулаками по лбу, крича, что Рим не послал своих легионов; самые же почтенные и старейшие, не теряя величия, плакали, и слезы их, стекая по худым щекам, терялись в белоснежной бороде.
Постепенно к старцам стало возвращаться самообладание и вскоре воцарилось спокойствие. Все ожидали советов благоразумного Алько. Последний — заговорил.
— О немедленной сдаче города нечего и думать. Не так ли?
Все собрание ответило ему ропотом негодования:
— Никогда! Никогда!
Между тем, чтобы поддержать бодрость духа, чтобы продлить защиту на несколько дней, надо лгать, надо вдохнуть ложную надежду в сагунтцев. Съестных припасов нет; те, которые находятся на стенах с оружием в руках, доедают последних лошадей, оставшихся в городе; чернь же гибнет от голода. Каждую ночь вытаскиваются сотни трупов и сжигаются в Акрополе из боязни, чтобы их не пожрали бродячие псы, которые превратились в диких. Поговаривают, что некоторые чужеземцы, скрывающиеся в городе, вместе с рабами и наемниками по ночам собираются подле стен, чтобы питаться трупами. Городские цистерны близки к тому, чтобы высохнуть, и, не взирая на это, в Сагунте никто не говорит о том, чтобы сдаться. Все знают, что их ожидает в случае, если они попадут в руки Ганнибала.
Порешили, что следует сказать народу. Все поклялись богами скрыть правду и поддержать надежду на прибытие римских полков. И, приняв спокойный вид, чтобы никто не заметил отчаяния, сенаторы вышли из храма.
Вскоре среди толпы распространилась новость: послы направились в Карфаген, чтобы не терять времени в лагере, и там они потребуют кары Ганнибала. С минуты на минуту должны прибыть легионы, которые посылает Рим, чтобы поддержать сагунтцев.
Толпа приняла эти приятные вести со спокойной радостью. Страдания осады умертвили пыл. К тому же столько раз воспламенялись надеждой на римлян, что теперь уж сомневались в помощи.
Прошло несколько дней. Город снова стал впадать в постепенное угасание, но, упорный в своем решении, продолжал защищаться.
Осаждающие не возобновляли атак. Ганнибал, вероятно, догадывался о положении города и, желая избежать лишнего кровопролития своей армии, предоставлял все времени, замыкая город кольцом и надеясь, что голод и зараза дополнят его торжество.
На улицах уже некому было подбирать умерших; костер, который сжигал их на высоте Акрополя, погас. Трупы, оставленные у дверей домов, покрывались мерзкими насекомыми; ночью же спускались в центр города хищные птицы и оспаривали свою добычу у бродячих псов.
Охваченные безумием люди, вонючие, с диким видом, вооруженные палками, камнями и дротиками, выходили из домов, как только спускалась ночь. Эуфобий вел их, давая им с величественной важностью указания, точно полководец, руководящий своим войском. Когда им удавалось убить ворона или одичавшего пса, они относили их на Форо, где поджаривали на костре, оспаривая друг У друга вонючие куски.
Наступала весна. Зима кончилась, но в Сагунте было холодно; могильный холод пронизывал осажденных. Сверкало солнце, а город казался омраченным густым смрадным туманом, который придавал домам и людям свинцовую окраску.
Актеон, направляясь однажды утром к более высокой части горы, где продолжалось сражение, встретил на Форо Алько.
— Афинянин, — таинственно обратился он к греку. — Я решил положить этому конец. Город не может сопротивляться. Достаточно он надеялся на помощь римлян. Пусть падет Сагунт и Рим устыдится своей неверности по отношению к союзнику. Сегодня я отправляюсь в лагерь Ганнибала и предложу мир.
— Хорошо ли ты это обдумал? — воскликнул грек. — Неужели ты не боишься негодования своего города, когда он узнает, что ты вступаешь в сношения с врагом?
— Я люблю свой город и не могу присутствовать при его самопожертвовании, при его смертной агонии. Немногим известно, что сегодня из цистерн едва можно добыть грязь. У нас нет воды.