Возвратившись домой, Нерон занялся делами. Он принял Бурра и нескольких патрициев. В тот же день он распорядился, чтобы солдатам к обеду дали вино.
VI. Первый шаг
Радость Нерона постепенно принимала определенный облик. Она перевоплотилась; теперь он мог ее созерцать и оценивать.
Насытившись собственным восторгом и не находя в самом себе новых откровений, он испытывал потребность сообщить свою радость другому человеку. Он послал за Сенекой.
Мудрец вошел, охваченный неприятным воспоминанием их последнего спора.
— Император! — произнес он, торжественно приветствуя Нерона.
Нерон запротестовал.
— Не называй меня так. Ты меня этим только смутишь. Не ты ли воспитал меня? Тебе обязан я всем самом ценным!
— Ты милостив!
— Называй меня сыном, ибо ты мне отец.
Император подошел к нему и смиренно, с сыновьим благоговеньем, поцеловал его.
Сенека охотно продолжил бы их философскую беседу, но Нерон ласково его прервал.
— Расскажи мне, что ты теперь пишешь, — попросил он.
— Я заканчиваю третий акт «Тиеста».
— Как он тебе удается?
— Кажется недурно.
— Я хотел бы его послушать!
— Разве это тебя так интересует? — с удивлением (.просил Сенека, ибо император никогда раньше не выражал подобного желания.
— Да! Очень.
Сенека для вида стал скромно отказываться, но затем все-таки прочитал весь акт.
С первой же сцены — Нерон начал скучать. Он не мог сосредоточиться на этих стихах, проникнуться их в строением, почувствовать их изысканность и пафос.
Он искоса поглядывал на рукопись, с нетерпением ожидая ее конца. Но Сенека читал долго. Тем временем император, поглощенный своими думами, закрыл глаза и про себя повторял собственную элегию. Когда наконец чтение драмы закончилось, он встал.
С притворным, преувеличенным энтузиазмом он обнял учителя.
— Великое произведение! — воскликнул он, — такого ты до сих пор еще не создал. Оно — совершенство.
Сенека продолжал оставаться под чарами собственных упоительных слов. Чтение его утомило; он вытер лоб и стал рассеянно искать чего-то глазами, словно только что проснулся. С трудом подобрал он вежливые обыденные слова, чтобы поблагодарить императора.
Нерон нетерпеливо расхаживал взад и вперед. Прислушиваясь к трепету своего сердца, он, наконец, сказал:
— И я кое-что написал. Элегию…
Сенека не сразу понял.
— Ты? — переспросил он.
— Да, — заговорил Нерон робко и взволнованно. — Я попытался… Об Агамемноне…
— Трудная тема! — Ответственная задача! Если бы, быть может… но я даже не смею тебя об этом просить… я подумал только, что если бы ты мне ее прочел…
— Тебе бы это наскучило!
Сенека театральным жестом изобразил протест.
— Нет! — проговорил император, — я не могу тебе ее прочесть. Она длинная, очень длинная. Впрочем, я согласен, но при одном условии: обещай прервать меня, как только тебе наскучит!..
И Нерон тут же начал декламировать свою элегию на смерть Агамемнона.
— Понравилось? — порывисто спросил он, едва успев кончить.
— Чрезвычайно!
— Будь откровенен!
— Я откровенен, — ответил Сенека, нарочито взволнованным голосом. — Особенно хорошо начало!
— И у меня такое же чувство… Да, начало! Оно мне удалось! А конец?
— Тоже прекрасен! Какое великолепное сравнение: — «Ночь — подобна печали»…
— Да, — проговорил Нерон, — и мне понравилось это уподобление!
Сенека украдкой потирал щеки, словно силясь стереть равнодушие, которое, как серая паутина, заволокло его лицо под влиянием растянутых, деревянных стихов Нерона.
Ему хотелось, чтобы щеки его запылали, дабы он мог лучше изобразить восторг. Он чувствовал, что должен что-то сказать.
— Отрадно, — проговорил он, — что уже первое произведение — так удачно.
— В самом деле?
— Да, очень!
— А не слишком ли оно длинно?
— Отнюдь нет! Читателя надо подготовить, соответственно настроить…
— Я ведь мог бы сократить его, — с притворной ученической готовностью предложил император.