— Рим наш союзник и наш покровитель. Его послы, которые завтра уезжают, положили конец нашим смутам, обезглавив тех граждан, которые нарушили покой нашего города.
— Да, но эти граждане были друзьями Карфагена и были покровительствуемы Гамилькаром. Ганнибал не так-то легко забудет друзей своего отца.
— Ба! Карфаген хочет мира и обширной торговли, чтобы обогатиться. После своего поражения в Сицилии он боится Рима.
— Боятся сенаторы, но сын Гамилькара для этого слишком молод и, откровенно говоря, во мне возбуждают страх эти превращенные в полководцев мальчишки, которые не признают вина и любви, мечтая лишь о славе.
Грек не мог более слышать. Оба ремесленника скрылись между хижинами и звук голосов затерялся вдали.
Чужеземец очутился совершенно одиноким среди незнакомого порта. Набережная оставалась безлюдной; на носах кораблей загорелось несколько фонарей, а вдали из-за вод залива стала подыматься луна, точно громадный диск медового цвета. Только на малой рыбачьей пристани чувствовалось некоторое оживление. Женщины, высоко подняв и сжимая между ног рубища, которые служили им туникой, стояли по колена в воде, полоща рыбу, затем сложив ее в корзины, которые ставили на головы, отправляясь в путь, таща за собой своих ребятишек, толстопузых и совершенно голых. С кораблей неподвижных и безмолвных сходили группы мужчин, направляющихся к публичным домам, расположенным у подножия храма. Это были моряки, которые отправлялись на поиски трактиров и лупанар.
Греку хорошо были знакомы эти нравы. Этот порт походил на многие другие виденные им порты. Наверху храм, служащий путеводителем для мореплавателей, а внизу — вино, легкая любовь и кровопролитные ссоры, являющиеся как бы завершением празднества.
На минуту у грека мелькнула мысль направиться в город, но он был слишком далеко, дорога неизвестна, и чужеземец предпочел остаться здесь, проспав где-нибудь до восхода солнца. Он пошел по кривым уличкам, образовавшимся между хижинами, случайно построенными, точно свалившимися с неба со своими земляными стенами и крышами из соломы или камыша, с узкими оконцами и единственным входом, завешанным ковром или лоскутьями. В некоторых хижинах, внутри менее убогих, жили скромные торговцы гавани, которые доставляли съестные припасы кораблям, поставляли зерно, и рабочие, которые помогали рабам переносить на гребневые судна бочки воды. Но большинство домишек было занято трактирами, кабачками и лупанарами. Над дверями некоторых домов были сделаны разрисованные охрой надписи на греческом, иберийском и латинском языках.
Грек услышал, что его окликают. Оказалось это был тучный и плешивый человек, который, стоя у дверей своего жилища, делал ему знаки.
— Привет тебе, сын Афин, — сказал он, желая польстить ему именем знаменитейшего города Греции. — Войди сюда; ты будешь среди своих, так как мои предки также происходили оттуда же. Погляди на вывеску моего трактира «А Palas Athenea». Здесь ты найдешь лауронское вино, которое столь же прекрасно, как и вино Аттики; если захочешь попробовать кельтнберское пиво, также и оно у меня имеется, а если пожелаешь, могу предложить тебе несколько бутылок вина из Самоса, которое так же неподражаемо, как и украшающая мой прилавок богиня Афин.
Грек ответил улыбкой и отрицательным жестом, а болтливый трактирщик уж успел проскользнуть в свое малое и грязное жилище, приподняв ковер, чтобы впустить группу моряков.
Пройдя несколько шагов, грек приостановился, привлеченный слабым свистом, который казалось призывал его из глубины хижины. Старуха, закутанная в черный плащ, делала ему знаки у дверей. Внутри жилища, при свете глиняного светильника, висящего на цепочке, видно было несколько женщин, сидящих на камышовых циновках, в позах покорных животных, с неподвижной улыбкой, от которой сверкали их зубы.
— Я тороплюсь, матушка, — сказал чужеземец смеясь.
— Погоди, сын Зевса, — заговорила старуха по эллински, коверкая этот язык твердостью произношения и свистом дыхания сквозь беззубые десна. — Я сразу узнала, что ты грек. Все, рожденные в твоей стране, веселы и прекрасны: ты походишь на Аполлона, ищущего своих божественных сестер. Войди, здесь ты их встретишь…
И, приблизившись к чужеземцу, она взяла его за край хламиды и стала перечислять все прелести своих питомиц иберьянок, балеарок или африканок: одни величественны и крупны, как Юноны, другие миниатюрны и грациозны, как гетеры Александрии и Греции; но видя, что грек освободился и продолжает свой путь, старуха, думая, что не сумела угодить его вкусу, возвысила голос и заговорила о молоденьких девушках, белокурых и с длинными волосами, прекрасных, как улыбающиеся дети, которые поспорят с красавицами Афин.