У этого «Историка», столь «объективного», есть еще одна причина лить слезы. Он чувствует, что остался в одиночестве. В самом деле, только «Диарио илюстрадо», ультраконсервативный орган, сопровождает «Историка» в его крестовом походе. И только один политик-традиционалист, депутат Луис Вальдес, вслух заявил, что, если Неруда все же вернется в Чили, он потребует, чтобы суд вынес ему приговор за «оскорбление» родины. Это единственное, что может утешить Вальдеса.
Неруда загодя готовит свое возвращение и рассылает с этой целью несколько писем. Он возвращается не спеша, пароходом, вместе с Матильдой. Ему приходится проявить изобретательность: он дает неточные сведения о своем пути, чтобы никто не мог установить место его нахождения до тех пор, пока он сам не сочтет это необходимым.
27 июля 1952 года на пути в Чили он отправляет с борта неторопливого парохода «Коста де Африка» открытое письмо: «Я возвращаюсь домой, призванный моим народом. Буду в Чили в середине августа». Это политическое послание. Он добавляет: «У нас, чилийцев, много дел». И, не называя адресата, отвечает пресловутому «Историку»: «Всю мою жизнь я посвящу защите чести Чили».
26 июля, в тот день, когда я прервал свою речь в театре «Кауполикан», чтобы призвать присутствовавших встречать Неруду, он не приехал. Это произошло лишь 12 августа. Пожилая работница вручила Неруде букет засохших цветов — они были так свежи и прекрасны, когда она бросилась в «Лос Серильос» встречать его в первый раз, а он не приехал. В тот вторник он вышел из самолета в сопровождении Астольфо Тапии, Карлоса Викуньи Фуэнтеса и Серхио Инсунсы, которые ездили его встречать в Монтевидео. Они составляли комитет, организовавший встречу Неруды в Америке до его въезда в Чили; кроме того, эти три товарища охраняли Неруду от все еще вероятных покушений на его свободу со стороны диктаторского режима.
Увидев поэта, все собравшиеся на аэродроме запели национальный гимн.
По законам страны Неруда мог быть арестован прямо в «Лос Серильосе», поскольку был объявлен в розыске. Но ничего не произошло. Даже таможенники лишь для виду открыли его чемоданы. На следующий день «Меркурио» перестала называть его Нефтали Рейес — имя Пабло Неруды было легализовано.
Светило яркое солнце, когда мы с Сальвадором Альенде, в ту пору кандидатом в президенты от Народного фронта, одним из секретарей которого я был, поспешили на телефонную станцию в Кильоте. Альенде поздравил поэта с возращением, потом взял трубку я.
На следующий день на площади Бульнес состоялся митинг в честь приезда Неруды. В своей речи он призвал чилийцев, разъединенных политическими сражениями из-за предстоящих выборов, служить делу мира во всем мире и процветанию отечества.
Большой шумной компанией мы прикатили в «Лос Гиндос». Два карабинера записывали номера автомобилей, останавливавшихся у ворот.
В интервью, которое брала у Неруды для журнала «Эрсилья» его давняя приятельница Ленка Франулик, поэт заявил, что происходящая в Чили борьба не может рассматриваться только как предвыборная. Он, естественно, будет поддерживать Альенде, но это всего лишь этап длительной борьбы.
«Я дисциплинированный чилийский коммунист, — сказал он. — Я приехал, не ставя никаких условий. За мое возвращение шла увенчавшаяся победой борьба, которая началась в тот момент, когда я покинул страну. История есть знание о прошлом, но политика не есть история. Политика создает новые жизненные источники, чтобы обеспечить исполнение надежд народа. Если мы двигаемся назад, мы не сможем идти вперед. Это не значит, что мы должны забывать прошлое».
115. Добро пожаловать домой
В тот августовский день, когда он после четырех лет вынужденных странствий вошел в свой дом в Мичоакане вместе с Делией, вернувшейся в страну на несколько месяцев раньше, самыми счастливыми казались две его собаки — Кальбуко и Кутака. Увидев плотного мужчину в светлом плаще и темной широкополой шляпе, как тогда носили, длинный Кальбуко вскинул ему лапы на плечи, словно хотел обнять. Маленькая Кутака, приплясывая, носилась вокруг хозяина, потом обнюхала, чтобы убедиться в его возвращении, и, лишь окончательно уверясь, лизнула ему руку.
Неруда прошел через дом в сильно заросший сад. На следующий день он не выдержал и сел за статью «Запах возвращения». Он глубоко вдыхал воздух родины, пробовал его на вкус. В запущенном саду разрослись новые растения, испускавшие незнакомые ароматы. Когда-то он посадил молодой тополек, теперь это было совсем взрослое дерево. Долго не признавали его каштаны, но однажды зеленая ветка, зашелестев под ветром, поздоровалась с ним. Библиотека встретила зимним холодом, все эти четыре года он больше всего сожалел о разлуке с нею. Запертые книги все равно что могилы, от них веет забвением. Библиотека оказалась в полном беспорядке. Рядом с изданием Бэкона XVIII века пристроилась «Женщина-капитан „Юкатана“» Сальгари. Отчужденно молчали раковины. Возвратившийся хозяин привез новых жильцов, он распаковывает «даму» по имени Мария Селесте — купленная на окраине Парижа, она украшала когда-то нос корабля.