3 и 4. Оставшимися двумя возможностями — что нечто является результатом источника, который одновременно является и идентичным, и отличающимся от результата, и что нечто не является результатом ни того, ни другого — более легко распорядиться. Вещь не является результатом источника, который одновременно является и тем же самым, и отличающимся от неё, потому что каждая из этих индивидуальных опций уже была опровергнута. Тем самым соединение их вместе не даёт ничего. И мы можем легко видеть, что вещи не являются результатом никакого источника вообще. Ясно, что существует некоторая регулярность в способе, которым все в мире действует. Есть некоторое отношение между семенем и растением, хотя это не простая, не субстанциональная и не линейная связь. Семена не производят камни или железо.
Таким образом, мы не можем указать на что‑то как на источник чего‑либо ещё. Это открытие имеет глубокое воздействие на способ наших размышлений о взаимодействии с миром. Например, предположим, что кто‑то оскорбляет меня. Сначала я подумаю: «Этот человек сказал мне противную вещь; он сделал это из‑за своей ревности, чувства конкуренции и агрессии. Я не люблю его». Определив источник моих отрицательных чувств, я затем могу начать планировать, как мне ответить этому человеку, или подготовиться, если он попытается повторить то же самое в следующий раз. Я могу поддерживать эти мысли в течение часов, дней или даже ещё дольше. Иногда недоброе замечание может оставаться с нами в течение многих лет и образовать часть нашего постоянного умственного инвентаря.
Но предположим, что мы действительно начинаем внимательно рассматривать то, что, по нашему мнению, является источником нашей боли, а именно того другого человека. Чем внимательнее мы посмотрим, тем, вероятно, большее количество открытий совершим. Например, мы можем начать видеть боль, которую испытывает этот человек. Мы можем приобрести некоторое понимание того, с чем он имеет дело, как тяжело ему приходится при устройстве своей жизни, и. увидеть многие препятствия, которые он встречает. Далее мы можем вспомнить наши прошлые взаимодействия, где мы были недобры или несправедливы по отношению к этому человеку, что‑то, что мы полностью блокировали ранее. В этот момент мы начинаем видеть нанесённое нам оскорбление частично как ответ на наше поведение по отношению к нему, возможно, в течение долгого времени. Мы можем почувствовать, что, фактически, оскорбление было оправданным ответом на наше собственное поведение, и можем закончить ощущением, что, прежде всего мы сами ответственны за создавшуюся ситуацию. Поскольку наше понимание растёт, гнев, который мы ощущаем, начинает рассеиваться, и мы начинаем чувствовать симпатию к своему «врагу». Мы можем даже начать видеть его хорошие намерения: мы можем начать признавать в его оскорблении попытку — пусть и подсознательную — установить некоторую связь с нами и избавиться от плохих чувств. Все это происходит от глубокого взгляда на наш обычный способ пытаться выявить источник в любой ситуации и от понимания, что такой вид размышления является просто функцией попытки эго обезопасить себя и свой мир, чтобы сделать вещи простыми, прочными, линейными и управляемыми.
Трангу Ринпоче суммирует: «Теперь мы опровергли четыре возможных способа возникновения явлений: из себя или чего‑то идентичного по природе; из другого; из обоих — себя и другого — и ни из себя, ни из другого, то есть беспричинное возникновение»{Там же. С. 69.}. Таким образом, мы не можем найти происхождение или источник чего‑либо. Любое определение, которое мы можем дать понятию «источника», — это просто выбор одного фактора из множества в качестве ответственной стороны в существующей ситуации. Это может быть наша упрямо поддерживаемая идея о возникновении явления, но это — идея, которая не согласуется с действительностью. Даже если мы выбираем несколько источников, мы все ещё оказываемся в ловушке своей собственной игры. Только когда мы понимаем, что нет никакого смысла говорить об источнике явления, что вещи возникают без прибытия из какого‑либо специфического места или происхождения, что они рождены из всего, о чем нельзя сказать ничего, мы начинаем чувствовать пустоту.
Если мы не можем указать любой фактический источник чего‑то, то мы не можем говорить о рождении этого. Почему? Поскольку сама концепция рождения подразумевает рождение из чего‑то ещё. Что‑то не может проистекать из ничего. И все же это — наша ситуация, потому что мы не можем указать любую «вещь», от которой что‑нибудь было рождено. Поскольку никакой источник или происхождение не могут быть идентифицированы, мы не можем говорить о рождении. Трангу Ринпоче заканчивает: