шай, парень,
У тебя ноги-то нет».
Как же так, неправда, братцы,
Он, наверно, пошутил.
«Мы отрежем только пальцы»
Так мне доктор говорил.
Но сосед, который слева,
Все смеялся, все шутил.
Даже если ночью бредил,
Все про ногу говорил.
Издевался: «Мол, не встанешь,
Не увидишь, мол, жены,
Поглядел бы ты, товарищ,
На себя со стороны…»
Кабы не был я калека
И слезал с кровати вниз,
Я б тому, который слева,
Просто глотку перегрыз.
Умолял сестричку Клаву
Показать, какой я стал…
Был бы жив сосед, что справа,
Он бы правду мне сказал.
Песня о новом времени[8]
Как призывный набат прозвучали в ночи тяжело шаги,
Значит, скоро и нам уходить и прощаться без слов.
По нехоженым тропам протопали лошади, лошади,
Неизвестно к какому концу унося седоков.
Наше время иное, лихое, но счастье, как встарь ищи!
И в погоню летим мы за ним, убегающим, вслед.
Только вот в этой скачке теряем мы лучших товарищей,
На скаку не заметив, что рядом товарищей нет.
И еще будем долго огни принимать за пожары мы,
Будет долго казаться зловещим нам скрип сапогов.
Про войну будут детские игры с названьями старыми,
И людей будем долго делить на своих и врагов.
А когда отгрохочет, когда отгорит и отплачется,
И когда наши кони устанут под нами скакать,
И когда наши девушки сменят шинели на платьица,
Не забыть бы тогда, не простить бы и не потерять…
Аисты[9]
Небо этого дня ясное,
Но теперь в нем броня лязгает.
А по нашей земле гул стоит,
И деревья в смоле грустные.
Разбрелись все от бед в стороны.
Певчих птиц больше нет вороны!
Колос в цвет янтаря… успеем ли?
Нет. Выходит, мы зря сеяли.
Что ж там цветом в янтарь светится?
Это в поле пожар мечется.
Дым и пепел встают как кресты.
Гнезд по крышам не вьют аисты.
И деревья в пыли к осени.
Те, кто петь не могли — бросили.
И любовь не для нас верно ведь?…
Что нужнее сейчас? Ненависть!
Дым и пепел встают как кресты.
Гнезд по крышам не вьют аисты.
И земля, и вода стонами.
Правда, лес, как всегда, с кронами.
Только больше чудес аукает
Довоенными лес звуками.
Побрели все от бед на восток,
Певчих птиц больше нет, аистов.
Воздух звуки хранит разные,
Но теперь в нем гремит, лязгает.
Даже цокот копыт — топотом.
Если кто закричит — шепотом.
Побрели все от бед на восток,
И над крышами нет аистов.
«Их восемь, нас — двое…»[10]
Их восемь, нас — двое. Расклад перед боем
Не наш, но мы будем играть.
Сережа, держись. Нам не светит с тобою,
Но козыри не равнять!
Я этот небесный квартет не покину,
Мне цифры сейчас не важны.
Сегодня мой друг защищает мне спину,
А значит — и шансы равны.
Мне в хвост вышел «Мессер», но вот задымил он,
Надсадно завыли винты.
Им даже не надо крестов на могилы,
Сойдут и на крыльях кресты.
Я — «первый», я — «первый», они под тобою,
Я вышел им наперерез.
Сбей пламя, уйди в облака, я прикрою!..
В бою не бывает чудес.
Сергей, ты горишь, уповай, человече,
Теперь на надежность лишь строп.
Нет, поздно, и мне вышел «Мессер» навстречу.
Прощай, я приму его в лоб!..
Я знаю, другие сведут с ними счеты…
По-над облаками скользя,
Летят наши души, как два самолета,
Ведь им друг без друга нельзя.
Архангел нам скажет: «В раю будет туго».
Но только воротами — щелк,
Мы бога попросим: «Впишите нас с другом
В какой-нибудь ангельский полк».
И я попрошу бога, духа и сына,
Чтоб выполнил волю мою:
«Пусть вечно мой друг защищает мне спину,
Как в этом последнем бою».
Мы крылья и стрелы попросим у бога,
Ведь нужен им ангел-ас.
А если у них истребителей много,
Пусть пишут в хранители нас.
Хранить — это дело почетное тоже,
Удачу нести на крыле
Таким, как при жизни мы были с Сережей
И в воздухе, и на земле.
Смерть истребителя
Я — «Як», Истребитель, Мотор мой звенит.
Небо — моя обитель.
Но тот, который во мне сидит,
Считает, что он — истребитель.
В прошлом бою мною «Юнкерс» сбит,
Я сделал с ним, что хотел.
Но тот, который во мне сидит,
Изрядно мне надоел.
Я в прошлом бою навылет прошит,
Меня механик заштопал,
Но тот, который во мне сидит,
Опять заставляет: в штопор.
Из бомбардировщика бомба несет
Смерть аэродрому,
А кажется, стабилизатор поет:
«Ми-и-и-р вашему дому!»
Вот сзади заходит ко мне «Мессершмидт».
Уйду — я устал от ран.
Но тот, который во мне сидит,
Я вижу, решил на таран!
Что делает он, ведь сейчас будет взрыв!..
Но мне не гореть на песке,
Запреты и скорости все перекрыв,
Я выхожу на пике.
Я — главный. А сзади, ну чтоб я сгорел!
Где же он, мой ведомый?!
Вот от задымился, кивнул и запел:
«Ми-и-и-р вашему дому!»
И тот, который в моем черепке,
Остался один — и влип.
Меня в заблуждение он ввел и в пике
Прямо из мертвой петли.
Он рвет на себя — и нагрузки вдвойне.
Эх, тоже мне летчик — АС!..
Но снова приходится слушаться мне,
Но это в последний раз.
Я больше не буду покорным, клянусь,
Уж лучше лежать в земле.
Ну что ж он, не слышит, как бесится пульс,
Бензин — моя кровь — на нуле.
Терпенью машины бывает предел,
И время его истекло.
Но тот, который во мне сидел,
Вдруг ткнулся лицом в стекло.
Убит он, я счастлив, лечу налегке,
Последние силы жгу.
Но что это?! Я в глубоком пике
И выйти никак не могу!
Досадно, что сам я немного успел,
Но пусть повезет другому.
Выходит, и я напоследок спел:
«Ми-и-и-р вашему дому!»
«Я полмира почти через злые бои…»
Я полмира почти через злые бои
Прошагал и прополз с батальоном,
И обратно меня за заслуги мои
С санитарным везли эшелоном.
Привезли — вот родимый порог —
На полуторке к самому дому.
Я стоял и немел, а над крышей дымок
Поднимался не так — по-другому.
Окна словно боялись в глаза мне взглянуть.
И хозяйка не рада солдату.
Не припала в слезах на могучую грудь,
А руками всплеснула — и в хату.
И залаяли псы на цепях.
Я шагнул в полутемные сени,
За чужое за что-то запнулся в сенях,
Дверь рванул — подкосились колени.
Там сидел за столом на месте моем
Неприветливый новый хозяин.
И фуфайка на нем, и хозяйка при нем,
Потому я и псами облаян.
Это значит, пока под огнем
Я спешил, ни минуты не весел,
Он все вещи в дому переставил моем
И по-своему все перевесил.
Мы ходили под богом — под богом войны,
Артиллерия нас накрывала.
Но смертельная рана зашла со спины
И изменою в сердце застряла.
Я себя в пояснице согнул,
Силу воли позвал на подмогу:
«Извините, товарищ, что завернул
По ошибке к чужому порогу.
Дескать, мир, да любовь вам, да хлеба на стол,
Чтоб согласье по дому ходило».
Ну а он даже ухом в ответ не повел:
Вроде так и положено было.
Зашатался некрашеный пол.
Я не хлопнул дверями, как когда-то.
Только окна раскрылись, когда я ушел,
И взглянули мне вслед виновато…
Песня о земле[11]
Кто сказал: «Все сгорело дотла,
Больше в землю не бросите семя?»
Кто сказал, что земля умерла?
Нет, она затаилась на время.
Материнства не взять у земли,
Не отнять, как не вычерпать моря.
Кто поверил, что землю сожгли?
Нет, она почернела от горя.
Как разрезы, траншеи легли,
И воронки, как раны, зияют.
Обнаженные нервы земли
Неземные страдания знают.
Она вынесет все, переждет,
Не записывай землю в калеки.
Кто сказал, что земля не поет,
Что она замолчала навеки?!
Нет, звенит она, стоны глуша,
Изо всех своих ран, из отдушин,
Ведь земля — это наша душа,
Сапогами не вытоптать душу.
Кто сказал, что земля умерла?
Нет, она затаилась на время…
Сыновья уходят в бой[12]
Сегодня не слышно биенья сердец.
Оно для аллей и беседок.
Я падаю, грудью хватая свинец,
Подумать успев напоследок:
«На этот раз мне не вернуться,
Я ухожу — придет другой.
Мы не успели, не успели, не успели оглянуться,
А сыновья, а сыновья уходят в бой».
Вот кто-то решив: «После нас — хоть потоп»,
Как в пропасть шагнул из окопа.
А я для того свой покинул окоп,
Чтоб не было вовсе потопа.
Сейчас глаза мои сомкнутся,
Я крепко обнимусь с землей.
Мы не успели, не успели, не успели оглянуться,
А сыновья, а сыновья уходят в бой.
Кто сменит меня, кто в атаку пойдет,
Кто выйдет к заветному мосту?
И мне захотелось: «Пусть будет вон тот,
Одетый во все не по росту».
Я успеваю улыбнуться,
Я вижу, кто идет за мной.
Мы не успели, не успели, не успели оглянуться,
А сыновья, а сыновья уходят в бой.
Разрывы глушили биенье сердец,
Мое же — мне громко стучало,
Что все же конец мой — еще не конец,
Конец — это чье-то начало.
Сейчас глаза мои сомкнутся,
Я крепко обнимусь с землей.
Мы не успели, не успели, не успели оглянуться,
А сыновья, а сыновья уходят в бой.
Мы вращаем землю
От границы мы землю вертели назад
(Было дело сначала),
Но обратно ее закрутил наш комбат,
Оттолкнувшись ногой от Урала.
Наконец-то нам дали приказ наступать,
Отбирать н