–Я думаю, всё обойдётся, – сказал Стефан, – если было бы что-то серьёзное, тебя бы, наверное, уже в больницу положили. Или уже бы сказали диагноз, там ведь сразу видно что-то прям…
Он осёкся. Он сам не верил своим словам. Но Кристина была чуткой и поняла его надежду, поспешила заверить:
–Да конечно! Если что-то совсем плохое, оно, во-первых, сразу видно. Во-вторых, там даже при подозрении проверяют быстрее. В-третьих, вчера мне было хуже, а сегодня даже…
Она закашлялась.
–Простыла только, – повинилась, кашель её шел не от простуды, а от тошноты, от того поганого желудочного сока, что толчками поднимался из медленно умирающей её плоти.
–Ну чего ты…– Стефан вздохнул, – береги себя, а? я, кстати, в пятницу к ней поеду.
Он не сказал «к маме», почему-то обошёлся простым обезличиванием.
–Меня захватишь? – спросила Кристина и поспешно, пока Стефан копил вежливое сомнение насчёт её состояния, заверила: – я не умирающая же! Мне жизнь нужна, свежий воздух, эмоции.
Стефан усмехнулся:
–Да, с нашей матерью эмоции будут.
–Всё равно, – заверила Кристина, – я бы хотела поехать. Прихвати меня, ладно?
Она не хотела ехать, на самом деле, но понимала – это необходимо. Возможно, это последний раз, когда они встретятся пока Кристина ещё в относительно приличном виде. С понедельника доктор Станчич отдаёт её тело под уколы. Помогут или нет – он не ответил, да она и не просила ответа, даже немного пожалела несчастного доктора, который вынужден был работать с такими как она, доносить до них страшный диагноз и наблюдать за их умиранием.
«Или выздоровлением!» – попытался подбодрить её внутренний голос, но Кристина ему не поверила. Она не верила никому и ничему. А уж особенно не верила в то, что поправится. Жаль было ей только брата и мать.
А Станчич опять заводил своё:
–Ну что же вы все себя не жалеете? Жалеете коллег, семью, проекты, должности свои жалеете… пролечились бы сразу, а? нет, до последнего.
Это была его спасительная мысль. За неё он цеплялся, чтобы обезличивать несчастных больных.
***
–Тогда, возможно, это дефект стены, – домоуправ пожал плечами. Он уже полчаса провёл, взирая на уродливо вспучившийся комок на стене. – Ну вы же сами видите, что никаких разводов нет, никаких подтёков или сырости.
–Какой такой дефект стены? – Эстер напустилась на него незамедлительно. Уже полчаса она твердила этому дураку о том, как её затопили, обидели и вообще всячески оскорбили. Она доказывала ему, что ещё вчера этого не было. Она, нарочито театрально кряхтя, наклонялась к стене, ощупывала её придирчиво и требовала тотчас объяснить ей, что это такое.
–Ну не знаю…– домоуправ понял только важное – это не потоп! Остальное его уже мало волновало.
–Как это «не знаю»? – возмущалась Эстер. Если дети могли просто отказаться приезжать, то домоуправу оставалось только в окно сбежать, но этаж был третий и рисковать не хотелось. Приходилось терпеть. – Вчера же этого не было!
–Откуда я знаю? – справедливо вскинулся домоуправ. – Может это у вас всегда здесь было? Может вы обои так поклеили. Может у вас там мышь…
Эстер нервно дёрнулась. Мышей она боялась.
–Я у вас в гостях не бываю, – домоуправ уже был раздражён. От несчастья, конечно, с самого утра его атаковали все самые невыносимые жильцы дома. Во-первых, конечно, госпожа Богичевич, которая жаловалась в очередной раз на запах из мусоропровода. И бесполезно было ей объяснять, что мусоропровод давно заварен на всех этажах, доступа к нему более нет и выкидывать мусор теперь можно только лишь в мусорный уличный бак. Потом был перехват возмущения от господина Венцо. Тот утверждал, что над его квартирой кто-то всё время ходит ночью. И бесполезно было утверждать и доказывать, что квартира опечатана, и никто в ней на данный момент не живёт. И вообще уже полгода не живёт. Затем был чета Церских – она – пышная и шумная кричала что-то о том, что опять подняли тарифы, а он – тонкий и писклявый поддакивал. И этим тоже бесполезно было объяснять, что тарифы устанавливает не домоуправление, а управляющая компания и вообще – жалуйтесь, пожалуйста, граждане, туда.