Несчастный скиталец, или невероятныя приключения Гастона Э Сю, кавалера дю Леруа.
(роман в письмах)
Письмо Гастона первое
Южный Галадор. Поместье «Три ручья»
Мишелю д'Арэ, баронету
Дорогой друг!
Я несказанно быв удивлен, получив твое письмо, переполненное изъявлениями наидружеских чувств. Признаться, ты единственный не позабыл беднаго Гастона. Увы, я даже всплакнул.
Ты спрашиваешь меня о новостях? Вздор. Какие могут быть у меня новости? Самыя пустяковыя.
Во многочисленных сражениях между Галадором и Вастрийской империей люди погибают редко. Шутка ли: за четырнадцать лет войны было с обеих сторон убитыми не то сто тридцать четыре, не то сто тридцать шесть человек. Не считая, конечно, наемников, ополченцев и прочей дряни, каковая будто нарочно сама лезет под копыты!
Мне удивительно повезло в сражении при Аруке. Я не попал в плен. Двое вастрийских всадников, как из-под земли выскочивших, вдоволь намяли мне боки своими мечами, зело похожими на ломы. Я накрепко запечатлел их в памяти своей – из-под измятых, сбившихся на сторону забрал видны были их лица – туповатыя и почти ребяческия. Они совсем уж были готовы уволочь меня в плен, словно бы безчувственный куль, не случись меж ними ссоры из-за моей каурой кобылы, которая – клянусь честью – этого не стоила. А меж тем из-за леска показался наш разъезд, и доблестные победители мои предпочли убраться восвояси.
Твоего же покорнаго слугу ближайшим обозом переправили в курортный наш городок – Марсалену, в заведение лекаря Шипулера. В каковом заведении за мной денно и нощно волочатся четыре подагрическия старушки. Я же, стеная, сбегаю от них на бульвар, весьма грязный по случаю оттепели, где и фланирую промеж инвалидных колясок.
Все здесь мне опротивело. От сюрпризов здешней погоды заныли бы косточки хоть и у водяного, к сырости приученного. Хваленая целебная вода отдает протухшим яйцом. Сестры-сиделки злобны и невозможныя уродки. А в моем нумере водятся в изобилии свирепые клопоканы, кои употребляют мышьяк и сулему как бы деликатесныя лакомства.
От дожжей ломота в ребрах страшная – просто невозможно. Лечусь я знаменитыми припарками лекаря Шипулера. Каковыя припарки, если не свели меня в могилу, то сделали совершенным ипохондриком, в чем тебе и признается
твой искренний друг
Гастон дю Леруа
Шипулера заведение,
третий день весенних праздников
P.S. Не мог бы ты прислать мне с оказией два пузырька пачулей? Мартос, мой слуга, коего я повешу, если он не отравит меня раньше, уверяет меня, что в здешних лавках нет любимаго моего сорту.
Заранее благодарю
Гастон
Журнал Эмилии Э Сю, м-ль дю Леруа
Милая тетрадка моя, подруга и советчица! С кем еще поговорить, когда некому излить душу? Жизнь наша в имении самая простая, а премудрости хозяйствования не настолько требуют ума, как сие воображает брат мой Гастон. Дед не любит его, заглазно всегда именует плюгавцем и еще похуже, напр., мокрицею в букольках, что не вполне справедливо. А я? Люблю ли я моего брата Гастона или, к примеру, деда нашего, чрезвычайно заслужонного кавалера, коего и покойная Ее Величество ласкала? В книге, которую прислала мне драгоценная моя Уара, верная подруга совместнаго счастливаго детства нашего, много говорится о чудесах и радостях любви и дружбы. Некоторые страницы нарочито загнуты моей милой Уарой, дабы я обратила на них сугубое внимание.
Сейчас, поскольку есть у меня свободное время (а утренние часы всецело мои, и ненасытное хозяйничанье не смеет их пожрать!), лутше предамся мечте и попытаюсь привести в порядок мысли мои.
Здесь я вклеиваю нарисованную мною два года назад пастельку – вид моей комнатки. С тех пор ничего не переменилось. Все те же полки с сушоностями, все те же старинные банки стекла зеленаго и синего, а также и стекла с разводами наподобие радуги; все те же покойные кресла, обитые ситцами; мой рабочий стол, моя почтовая бумага, перевязанная лентою… О прочем, напр., о постели, я умолчу – вдруг сия тетрадка попадется в чьи-л. нескромныя руки?
Собирать и высушивать различные питательные и целебные растения – вот моя страсть. Иному смешно предполагать подобную страсть в молодой девушке, коей я являюсь, но какое мне дело до злых языков! Удивительно и преглупо устроены люди! (Это дед так говорит.) Еслиб я занималась приворотными зельями или варила отраву для докучных мужей ради скорейшаго освобождения их развратных жен от узов постылаго брака, – вот сие выглядело бы в глазах МНОГИХ весьма почтенно. Но коль скоро ничем подобным я не пробавляюсь, а только о том моя забота, как излечивать простуду, либо ломоту в костях особливою припаркою, то сие никому и не забавно и оттого выглядит скучно.
БОТВИНЬЯ – есть разновидность окрошки. Изобретателем сего супа считается известный (?) землеходец, посетивший и отдаленнейшие рубежи, Арман де Кот-сюр-Ботвин. Изследованные им растения, и поныне обитающие в непроходимых и труднодостижимых джунглях, весьма иногда полезны бывают в пищеварении. На практике обыденной кухни их обыкновенно заменяют крапивою. Арман де Кот-сюр-Ботвин был пожран плотоядным суккулентом, о чем остались свидетельство и рисунок с натуры.
(Извлечено из «Календаря Новейшая Стряпуха», каковой календарь нарочно был выписан мною год назад из Любенсдорфа).
Не забыть!!! Пересказать сей отрывок деду с целью позабавить его и убедить насчет «Новейшей Стряпухи» – что это небезполезный предмет, но поучительный. Дед мой – личность весьма презамечательная, уклада, однако ж, стариннаго и оттого во всем непременно должен знать мораль, а коли из предмета никакой морали извлекаемо быть не может, то и предмет оный дедом разсматривается наподобие хлама.
Истолочь в ступе орех (лутше «мертвая голова» или «лешачий катышек») вкупе с чесноком. Прибавить к порубленной др.капусте. К сему присовокупить: воды горячей 2 меры, сметаны или сливок – 1 мера. Варить на слабом огне с пряностями, каковые сыщутся под рукою у рачительной хозяйки, но предпочтительнее иных – перец, горькая павлушка свежая или сушоная, бутон винтики душистой и корень двойчатый ароматный (1/2).
Милый друг мой Уара!
Сколь любезно с твоей стороны не забывать подруги лутших, быть может, наших лет, т. е. детских, погребенной в глуши провинциальной! Книгу «Услады дружества, или Собрание различных чувствительных, равно и нравоучительных случаев» получила и много провела над нею сладостных минут. Не есть ли присылка тобою этой книги сама по себе некая услада дружества?
Вновь берусь за тетрадь мою и с немалым угрызением совести гляжу на незаконченное черновое письмо к любезной Уаре моей. Заботы и вихорь коловращения житейскаго поглотили меня полностью. Увы, слабовольное создание! Неужто никогда я не исправлюсь?!!
Обнаружив некоторое воровство в винных погребах наших, дед изгнал взашей ключницу. Уличенная во всем, ключница сперва отрицала свое деятельное участие в краже, а затем, под громами и молниями, метаемыми дедом, стояла молча, но с самым подлым при этом видом. Наконец она высказалась в том смысле, что употребляла краденую наливку отнюдь не в целях наживы, т. е. продажи кому-либо на сторону, но вследствие преступной страсти, коей воспылала к нашему же эконому. От эконома сего, по мнению деда, и прежде никакой экономии, кроме растрат, не было, а тут еще открылось злоупотребление со стороны ключницы! Та же имела дерзость, говоря о «страсти», поглядывать в мою сторону, как бы ища сочувствия. Неужто сия отъявленная особа с красным носом и бегающими глазками полагает найти во мне понимание своей низменной похоти, выразившейся в краже наливок? Я с негодованием отвергаю самую мысль о подобном! Говоря коротко, эконом быв отдан в солдаты, а РАЗВРАТНАЯ КУРИЦА (как дед поименовал ключницу) отправилась куда глаза глядят – по справедливому мнению деда, в какое-нибудь непотребное место.