Танька рассердилась.
— Сама бестолочь. Мы этого еще не учили, а она орет. Приезжай, если хочешь, раскопаем что-нибудь в учебниках.
И Зойка поехала через весь город к Малышевой.
В учебниках рылись долго. Танька все-таки их открывала редко, не знала, что где.
— Специалист! — ехидничала Зойка. — Приходите к нам лечиться! После такой учебы ты и здорового угробишь. Я твою больницу за километр обходить буду.
Подружка лениво отмахивалась.
— Ага, вот здесь, кажется, то, что надо…
Зойка снова и снова перечитывала несколько страничек из учебника, а Танька, как могла, переводила мудреные медицинские выражения на человеческий язык. Смысл написанного доходил медленно. Но наконец все выяснилось.
Она закрыла книжку, подняла голову и медленно оглядела комнату. Как-то неуютно стало. И вроде даже холодно.
— Зойк, ты чего? Чего расстроилась-то? Ну и что из того, что вылечить нельзя, живут же люди и так. Это что, с родственником твоим случилось? С приятелем? Ну, Зойк, не молчи, не сиди так. Обойдется.
— Да, — сказала Зойка. — Обойдется. Отстань.
В метро на обратном пути подумала: «Опять поздно домой приеду. Снова мама сердиться станет». Хотя нет, наверное, не станет. Только для виду сдвинет брови и обычным ровным голосом произнесет: «Ужин на плите. Уроки не забыла сделать?» Зойка уже давно поняла, что мама сердится на нее как-то не по-настоящему, по привычке. Оторвется на минутку от телевизора или от телефонного разговора с приятельницей, посмотрит укоризненно, скажет что-нибудь. И опять за свое.
Папа тоже… Вечером с трудом отходил от работы в тресте, все больше молчал и замечаний Зойке не делал. Лишь изредка, будто вспомнив о ней, преувеличенно бодро подмигивал:
— Ну, как жизнь, шустрик? Не тужи, какие твои годы.
Хоть бы раз накричали, отругали, что ли, может, даже наказали.
Голова была какая-то пустая, словно и нет вовсе. Незаметно рассеялись маленькие радости прошедшего дня. Как вода из треснувшей чашки, утекла куда-то сегодняшняя легкая и добрая Зойкина сила. Хотелось ехать долго-долго в этом синем вагоне, проноситься мимо сверкающих станций, еще и еще набирать скорость и нигде не останавливаться. Не смотреть по сторонам, не отвечать на вопросы, не говорить, не слушать, не делать ничего. Пусть будет как есть.
Не могут люди вылечить эту болезнь! О чем же говорить… Лучше как в детстве: лечь на воду — и пусть несет речка вдоль желтых обрывов, поникших деревьев и темных, с воронками, омутов. Пусть несет.
… А он будет снова и снова восхищаться красотой, но сам останется лишь горбуном. И рано или поздно надоест вглядываться в лица, в звезды… во все.
Объявили конечную станцию, Зойка вышла.
На остановке автобуса толпился народ. Толкались. Каждый выбирал позицию поудобнее, чтобы, когда подойдет пустая машина, быть одним из первых и обязательно сесть. Он же стоял в стороне и не толкался. Случалось, его задевал кто-нибудь слишком расторопный. Тогда он виновато улыбался и делал еще несколько шагов в сторону. И горбился сильнее.
Зойке было стыдно за этих суетившихся людей. Одну женщину, задевшую его тяжелой сумкой, она тоже толкнула. Вроде невзначай. Потом тихонько приблизилась к нему и постаралась загородить его от небольшой, но какой-то нервной толпы.
Горбун заметил ее. И понял. Когда началась давка у дверей, он оказался рядом и вежливым голосом произнес:
— Спасибо вам. Но не надо так беспокоиться.
И приветливо кивнул ей.
Оказалось, что у него чудесное имя: Гавриил. Гавриил Петрович. Он объяснил, почему так официально:
— К сожалению, меня обычно не называют по имени. Гаврик — это для маленького. Гавриил — длинно для имени. Опять же веет чем-то церковным: архангелы, фрески, митрополиты. Смешно, да? А Гавриил Петрович — проблем нет. Официально, зато без оттенков. Глупости, конечно. Зовите как вам угодно.
Не могла предполагать Зойка, что они познакомятся так скоро. Через четыре дня. Опять во время позднего рейса. И тем более не представляла, что подойдет первая:
— Вы каждый вечер едете этим автобусом. С работы, наверное, да?
Он снова, как в прошлый раз, кивнул. Причем как-то особенно доверительно, чуть прикрыв глаза. В свою очередь спросил:
— А вы, по-моему, еще учитесь в школе? И тоже поздно возвращаетесь. Родители не ругают?
— Еще как!
Гавриил Петрович работал в странном месте. Хотя потом Зойка сообразила, что он — он непременно должен был найти себе что-нибудь подобное. И проводить там почти весь день. В оранжерее.