— При чем, еще как при чем… Именно люди…
Она уже начинала злиться. Фыркнув, круто повернулась к стене и удивленно подняла брови.
— Что это?
Картина была такая же странная, как и все в этой комнате. Желтые пятна, едва различимые контуры, неясные штрихи.
— Ее надо смотреть отсюда, подальше.
«А то я не знаю!» — подумала про себя Зойка, но отошла. И случилось чудо: желтые, голубые и коричневые пятна, неясные штрихи, небрежные удары кисти сложились в облитое светом здание. Легкое и прекрасное. Сложились будто сами собой.
— Репродукция, конечно. Клод Моне «Руанский собор в полдень». Я очень люблю эту картину.
— И ничего особенного. — Зойка сказала это нарочито небрежно.
Она все больше заводилась, специально раздувала в себе тот горячий уголек, из которого могло вот-вот вспыхнуть колючее пламя. Ей хотелось сделать что-нибудь плохое. Потому что все складывалось не так, как она предполагала. Она ожидала увидеть другого Гавриила Петровича, робкого и немного жалкого. А он был спокойный и сильный в этом странном своем доме, похоже, вовсе и не нуждался в чьих-то заботах. Даже в ее, Зойкиных.
— Так себе картина, — соврала она.
Гавриил Петрович стоял сзади, строгий и немного грустный. Сейчас у него было лицо задумавшего какую-то проказу мальчишки, и, как мальчишка, он держал сильные руки в карманах вельветовой куртки. Да, он явно что-то задумал.
— Зоя, будете пить чай или кофе?
«Конечно, кофе», — подумала она и попросила чая.
Зойке стало совсем неуютно. Она поежилась, поерзала в кресле. Еще раз обвела взглядом комнату. Думала, сейчас разозлится окончательно, но злость не приходила, ей что-то мешало разгореться, какая-то непонятная досада на все, что здесь происходит. «Надо уходить. Интересно, который час?» — подумала и тут же вспомнила, что в этом доме нет часов. Странный дом. И вообще, здесь нет никого, кроме их двоих. А он явно что-то задумал. Мало ли… Взбредет еще в голову…
Крикнула:
— Не хочу я вашего чая! Вы, кажется, обещали цветы показать.
— Да, да, сейчас, — быстро откликнулся он.
В прихожей щелкнул замок. Или показалось? Нет… не может быть. Хотя почему, собственно? Еще как может! Чем он лучше других? Вскочила и кинулась в коридор. Точно! Дверь на лестницу не открывалась, как ни вертела замок. Занесло же ее!
Она вдруг вспомнила Пашку Новикова, с которым две недели «дружила». Ну как «дружила» — в кино, на танцы ходили или болтались в центре, на улице Горького и по Садовому. Однажды их занесло в Планетарий, и там, на последнем ряду, под панорамой звездного неба они целовались. Но сеанс оказался коротким, и это занятие продолжили в садике за Планетарием, благо что на улице тепло, май, вечер. Пашка все заводился, ему мало уже было поцелуев, он стал расстегивать Зойкину куртку, никак не мог справиться с пуговицами.
Холодные пальцы вдруг обожгли ее, и, отпрянув, она заметила, что лицо у Пашки незнакомое, чужое. Не раздумывая, ударила его по холодным рукам.
«Отстань сейчас же!»
Отстать Пашка не мог. Кинулся к ней, обхватил за плечи, попытался снова целовать. Куда там! Зойка резко ударила головой в подбородок, и он даже подскочил, взвыв от боли, — прикусил язык. Опомниться не дала, сильно, с каким-то наслаждением двинула его локтем в живот и побежала к калитке.
«Вот гад, вот гад!» — всхлипывала она на бегу, отталкивая прохожих.
С тех пор, когда встречались в школе или на улице, Пашка тут же отводил глаза, а она смотрела с вызовом: «Что, взял? Еще хочешь?»
— Эй, вы, прекратите! Слышите? Выпустите меня немедленно! Я кричать буду!
— Что с вами, Зоя? Зачем кричать? Вам плохо?
Зойка не помнила потом, что говорила. Даже не говорила — кидала слова ему в лицо. Плохие слова. Как тем ухажерам из автобуса. Как Пашке Новикову. Гавриил Петрович слушал, опустив голову, и сильнее горбился. Сделался как будто еще меньше ростом. Медленно опускалась его рука с коробочкой, где прочно устроился зеленый огурец кактуса. Он выбрал самый лучший, самый интересный. Он так задумал — удивить и обрадовать ее. Но рука опускалась все ниже, пока, наконец, украсивший растение цветок не повис вниз лепестками. Как лоскутик застиранной тряпочки.
Стараясь не смотреть на Зойку, он подошел к двери, что-то повернул. Замок, оказалось, был вовсе ни при чем. Спрыгнув на первую ступеньку, она услышала вслед:
— Извините, пожалуйста. Как это все… нескладно… боже мой.
На улице продолжало сходить с ума солнце. Зойка шагала через мелкие лужи и хлестала по ним тополиной веткой. Хлестала по скамейкам, бетонным столбам, по всему, что попадалось на пути.