— У меня кожа очень светлая, и от солнца моментально получаются ожоги, поэтому я загораю понемногу и осторожно.
Лодку ветром снесло уже на середину плеса. Мотор чихает и не заводится. Санька нервничает и чертыхается. У нас с ним заболели пятки: давить босой ступней на тугую педаль зажигания больно и неловко. Наш пассажир по-прежнему держится за скамейку и не пытается нам помочь. Мы косимся на его кеды.
— Рвани-ка ты разок, — говорит ему брат.
Мальчик кивает, поспешно стаскивает кеды и, цепляясь за борта, пробирается к мотору. Мы изумленно уставились на него.
— Ты зачем кеды-то снял, чудак? — спрашивает Санька.
— Они старые. Подошва может порваться, — краснея, отвечает мальчик, но все-таки обувает правую ногу и начинает нажимать на педаль.
Я и Санька озадаченно переглядываемся. Нам даже не смешно от такой бережливости. Светлый мальчик, морщась от напряжения, жмет на педаль, но мотор упорно не хочет заводиться. Санька сажает бестолкового помощника на весла, чтоб нас не снесло к противоположному берегу, а сам возится с мотором. После долгих манипуляций с подсосом бензина мотор наконец оглушительно затарахтел. Лодка срывается, и нашему гребцу чуть не вырывает руки вместе с веслами, которые он вовремя не успел поднять из воды… Мы носимся по плесу, пока нам не надоедает.
На берегу мальчик вежливо благодарит нас «за прогулку по озеру». Я из любопытства прошу показать книгу, которую он читает.
— Это «Пер Гюнт» Генрика Ибсена, — говорит он, поправляя очки.
Я даже не слышала такого имени, а Санька тем более.
— А я не читала. Интересно?
— Конечно. Я вообще неинтересных книг не читаю.
После истории с кедами это говорит в его пользу. Все-таки он читает какие-то умные, загадочные книги, а не всякую чепуху про шпионов.
Всю неделю светлый мальчик (его зовут Борисом) ходит за нами по пятам. Наверное, ему наскучило все время быть одному. Я ничего не имею против, но Санька навязанным ему обществом недоволен:
— Ну что он за нами таскается? Надоел. Ничего не умеет, как будто только вчера на свет родился.
Для Саньки человек, не умеющий ловить рыбу, попасть в подброшенную шапку из ружья, задерживать в воде дыхание на целую минуту, вообще недостоин жить на свете.
Вечером мы собираемся на рыбалку. Санька готовит снасть, мастерит из гусиных перьев и пенопласта новые поплавки, а я копаю червей. Светлый мальчик наблюдает за нами, брезгливо отворачиваясь от банки со свившимися в клубок червями. Он топчется без толку, наступая на удилища, и вообще мешает нам. Санька сердито кричит на него, когда тот спутывает ногами разложенную на траве леску.
— Можно я завтра пойду с вами на рыбалку? — спрашивает у меня Боря.
Я смотрю на Саньку. Тот делает вид, что не слышит вопроса, и сопя скусывает с лески ржавый крючок.
— Да мы рано пойдем, — неуверенно говорю я. — Надо будет вставать в четыре утра.
— Это ничего. Я встану. Меня все равно петухи по утрам будят — не могу к ним привыкнуть.
— А тебя отец-то пустит? — вступает в разговор Санька.
— Пустит. Он не против общения с деревенскими ребятами. Он только говорит, чтоб я с вами не лазил по чужим огородам.
— Вот еще! — возмущаемся мы. — Чего туда лезть-то? Еще ничего не поспело.
— А тетка Дуня говорит, что твой отец — жадюга. Над каждой копейкой трясется, когда расплачивается с ней за молоко и картошку, — мстительно сообщает Санька.
— Нет, нет! — поспешно заступается светлый мальчик за отца. — Он просто экономит. Мы много денег потратили за это время, а нам еще жить здесь неделю и обратно в Москву ехать.
— Ладно, — нехотя разрешает брат, — приходи. Но учти, мы тебя ждать не будем, если проспишь.
Утром нас будит тетя Аня, Санькина мать:
— Эй, рыбаки, подъем! Москвич-то вас уже заждался.
Мы натягиваем на головы одеяла и молча переживаем неприятное пробуждение. На рыбалку уже не хочется — поспать бы!
— Приперся! — бурчит Санька. Спросонья он всегда злой, даже перед рыбалкой.
Погремев умывальником, мы садимся за стол и мрачно жуем ватрушки, запивая их парным молоком. За окном на сизой от росы траве, ежась от утреннего холода, топчется светлый мальчик. Мы неторопливо едим и наблюдаем за ним. Слышно, как тетя Аня снова приглашает его в дом, но он мотает головой и отвечает, что подождет на улице.
— Ишь терпеливый какой! — не может успокоиться Санька.
На озере мы удим с лодок, стоящих на приколе. Я стою на корме, а Боря сидит в моей лодке на носу. Клев хороший, и мы молча и деловито таскаем плотву и окуней, небрежно бросая их прямо в лодки, а Боря подбирает рыбешек и опускает в жестяное ведерко с водой. Но часа через два клев замирает, и он начинает скучать без дела. Солнце уже поднялось высоко и сверкает в стеклах его очков. Он несколько раз судорожно зевает, плещет водой в лицо и, чтобы не заснуть, начинает развлекать себя и меня пересказом фильмов Чаплина, которые он видел в Москве.