— Отстань! Ничего ты не понимаешь: не в нем дело, — отмахиваюсь я от Санькиных утешений.
— Что я, маленький! «Не по-ни-маешь»! — передразнивает он меня. — Будто я не видел, как ты все эти дни разинув рот слушала этого трепача. Как же, по-эт!
— Доболтаешься, что я тебе второе ухо надеру.
— Ладно, — примирительно говорит Санька, — пойдем лучше искупаемся.
Вечером к нам приходит посидеть тетка Дуня и сообщает, что жильцы, слава богу, завтра уезжают.
— Ой, старый-то привереда! Матушки мои, надоел как — никаких денег не надо, лишь бы покой дал! — жалуется она на квартиранта.
На следующее утро тетя Аня моет полы, а нас выгоняет на улицу трясти половики. Когда мы, задыхаясь от пыли, трясем очередной половик, на дороге появляется телега. Тетка Дуня правит лошадью, а ее жильцы сидят рядом друг с другом и придерживают подпрыгивающие на ухабах чемоданы. Взглянув на нас, отец отворачивается, а светлый мальчик начинает внимательно рассматривать вращающееся колесо, от которого отлетают ошметки подсохшей грязи. Мы тоже усердно заняты своими половиками.
— Сматываются! — говорит Санька и кивает на половик. — Скатертью дорожка!.. Слушай, Тань! Неужели трус может стать настоящим поэтом? Если я когда-нибудь увижу книгу этого «поэта» или услышу его по радио, я вообще перестану читать стихи — все без исключения!
— А ты и так их не читаешь. Сам сколько раз говорил, что не любишь читать стихи.
— Ну да! Я вон Пушкина наизусть знаю: «Мороз и солнце! День чудесный! Еще ты дремлешь, друг прелестный…» — скороговоркой выпалил Санька.
— Конечно, — прерываю я его, — в школе из-под палки и читаешь и зубришь.
— Подумаешь!.. Все равно Пушкин настоящий поэт. Ведь он не побоялся стреляться с этим Дантесом, заступился за свою жену. И Лермонтов тоже не испугался дуэли. А этот… Хоть бы слово сказал в защиту.
— Что он, должен вызвать на дуэль своего отца?.. Драться на палках? Может, он просто растерялся… Притом я ему не невеста и не жена.
— Все равно. Ты же ему нравилась!
— Откуда ты взял? — смущаюсь я.
— Да видно… Тоже кавалер нашелся! Хоть бы пришел извинился. Нет, в самом деле, неужели он будет знаменитым поэтом?
— А ты на ромашке погадай: будет — не будет, плюнет — поцелует, к сердцу прижмет — к черту пошлет…
— Нет, — убежденно говорит Санька, — не будет. Вот давай посмотрим: если лет через десять мы услышим про него, можешь тогда плюнуть мне в морду!
— Ну давай, — вздыхаю я, — посмотрим…
Вопрос остается открытым, а телега исчезает за поворотом, навсегда увозя от нас первого в нашей жизни живого поэта.
Горно-Алтайск
Алексей УСОВ
ДЯДЯ ВАНЯ
Иван сидел на высоком пороге кухни, насупившись. Он любил, когда к ним приезжали погостить родственники из города: дом тогда не казался таким большим и пустым. Он и сегодня обрадовался, только виду не подавал.
Мать хлопотала у печи. Гости сидели за просторным кухонным столом. За ним могли свободно уместиться человек двадцать, а гостей было всего трое: Артем — самый старший из трех Ивановых братьев, огромный, грузный, годящийся Ивану в отцы. И Сашка с Наткой — его дети. Ивановы племяши, значит.
Сашка был Ивану ровесником — пятнадцать. А Натка на год старше.
— Здравствуй, дядя Ваня! — смешливо сказала она, только войдя, и все засмеялись, а Ивану стало неуютно: смеху-то!.. Хотя почему бы и не посмеяться: дылда такая — на полголовы выше Ивана… Племянница…
— Ванька! — позвала мать. — Сбегал бы в погреб, принес гостям молочка холодненького попить с дорожки. Эвон сколько по жаре прошли — умаялись…
— Во, это дело! — подмигнул Артем. — Угости племяшей.
Иван угрюмо покосился на брата, нехотя поднялся.
— Да переоденься ты, чертушко, да умойся! — крикнула вслед мать. — Не срамись перед гостями-то… Чистый леший!
Натка не сдержалась, прыснула. Иван покраснел. С утра он окучивал картошку, надел поэтому старые штаны, а они худые сзади.
Племянница пила молоко маленькими глоточками и после каждого облизывалась и поглядывала на него. Племянник только попробовал, посмотрел виновато на отца и поставил кружку на стол.
— Что, не понравилось? — хмыкнул Артем. — В городе лучше? Натка вон сразу оценила — смакует…
Он выпил залпом две кружки и подмигнул Ивану:
— Спасибо, брательник. Чего неулыбчивый такой? Или не рад?