— Я… нет, я не сержусь… — неуверенно сказала Натка. Она уже вышла из воды, стояла на берегу и смотрела то на Ивана, то на парней. — Но только зачем же так…
— Мы больше не будем, — весело сказал Жек. — А как вас зовут?..
— Наташа…
— Наташенька, может, вы поплаваете с нами немного? Смотрите, какое озеро тихое — не колыхнется. И погода прелесть… Поехали? Потом можно будет к нам съездить, на турбазу. У нас хорошо, весело. Потанцуем, устроим маленький пикничок, а? Вам ведь, наверное, тут скучно…
— Только не сегодня, — уверенно, как старым знакомым, ответила им Натка. — Завтра, что ли?
— Хорошо! — заулыбались парни. — Завтра! Здесь, да? В это же время?
— Да. До свидания, мальчики.
— До свидания, Наташенька.
— Вы очень славная! — крикнул кто-то из них на прощание.
«Завтра… Значит, уже сегодня…» Он шарит по сену, пытаясь отыскать папиросы, морщится от боли в затылке, вспоминает, как они вчера возвращались домой. Натка шла рядом с ним, племянник брел где-то за спиной, скулил потихоньку.
— Зачем вы с ними связались, дураки? — сказала она. — Такие ребята хорошие, а вы…
— Зачем ты с ними разговаривала?! — заорал Иван.
Лицо у Натки стало сначала удивленным, а потом насмешливым.
— Вон что! — хмыкнула она. — Мне и поговорить теперь ни с кем нельзя? Да?
Иван хмуро молчал.
— Заступник! — сказала она, сердясь все больше. — Во-первых, если бы я с ними не заговорила, тебя бы еще не так отделали…
— Ну и пусть! — упрямо и зло ответил Иван. — Зачем ты с ними разговаривала!
— А может, мне с ними интереснее! — спокойно сказала Натка и улыбнулась. — Тебе такое не пришло в голову? И потом — все решилось в честном бою: вы ведь дрались из-за меня, да? И они победили. Так что сам виноват… — Она засмеялась. — Вот так… дядя Ваня!
— Ну, ты и дрянь… — удивленно сказал Иван. — Ну, ты…
— Да ну тебя! — пожала плечами Натка. — Скучный ты ухажер, я пошла…
И она побежала вперед, крикнула весело:
— Адью, любимый! Кушай кашу!
Иван нашаривает наконец под тулупом папиросы и спички, но не закуривает.
— Вставай! — тычет он племянника в острые позвонки.
Сашка переворачивается, постанывает во сне. Под левым глазом у него синяк. Огромный, темный. Иван сумрачно разглядывает его. Племянник открывает глаза, лицо у него несчастное.
— Болит… — сообщает он.
— Зареви еще! — сердито говорит Иван. — Сейчас и так вой поднимется… Хорошо, еще вчера нас не видели, не знают… Больно… Земли надо было приложить.
— А я знал? — плаксиво тянет племянник.
— В следующий раз знать будешь. На кой черт ты с ним обниматься вчера полез? Да еще с таким воплем!
— Это каратэ… — Племянник тяжело и горько вздыхает. — Отец приедет — скажу, он их найдет!..
— Я тебе тогда другой фингал приделаю, понял? — Иван сует под нос племяннику кулак. — Про драку молчи! Ни отцу, никому! Я их сам!
— Ванька! — кричит с крыльца мать. — Метлой вас сейчас с сеновала спущу, дождешься!..
Когда они появились на кухне, мать охнула и замерла с чугунком в руках.
— Батюшки светы! Сашенька! Да что же это?.. Приехать не успел… Да кто ж тебя?
Иван смотрит в пространство, морщится: сейчас примутся за него.
— А ты? Ты где был, куда смотрел? — она бросила чугунок на стол. Две картофелины выпрыгнули, скатились на пол. — Кто его побил? Ты? — Но, присмотревшись к сыну, всплеснула руками. — Господи! И этот! Кто тебе губы расквасил, Ванька?!
— Никто! — бурчит Иван. — Гнездо я ему показывал… Свалились с дерева…
— Не ври! Вы днем в лес ходили, ничего не было, как пришли! Это вечером с кем-то поцапались! Наталья, с кем они подрались?
Натка выглянула из комнаты, оглядела их, присвистнула.
— Ну и ну! — сказала. — Да я их не знаю, бабушка. Мальчики с турбазы… Приплыли на наш берег, не задирались, ничего… А он сразу драку затеял. Даже стыдно было перед ними — такие ребята хорошие, вежливые, интеллигентные…
Она стоит в проеме двери, чуть склонив набок голову. Ставни закрыты от жары и мух, и только из одного окна падает точно на нее косой солнечный свет, и волосы ее сияют в этом свете…
— Приедет отец, Ванька, он тебе даст! — ворчит мать. А что она еще может сделать? — Ешь давай и на покос, сено вывезти надо… Воронок у леса пасется… — Она занимается своими делами и бормочет печально: — И что это за наказание-то… Другие были дети как дети, а этот…