Не слыша ни слова из ее нотации практикантке, я каким-то чудом понял их все. Эмма всласть рассуждала про огромную ответственность учителя перед школой, приводила примеры из своего огромного опыта, иначе говоря, давала практикантке, а заодно с ней и директору внушительный, солидный урок. Но Елена Владимировна ничего не записывала в тетрадку. Несколько раз она порывалась шагнуть к двери, делала нетерпеливые жесты, но Эмма заступала ей дорогу и снова оттискивала к стеклянному шкафу. Лицо практикантки становилось все отчаяннее, руки ее беспокойно подергивались, а рот был полуоткрыт, словно вот-вот сейчас она крикнет: «Ау-у!»
Наконец она решительно шагнула к двери, да так резко, что Эмма невольно отпрянула от нее, но тут же замерла вполоборота к окошку — она увидела нас. Синий глаз в черной луночке дрогнул, взгляд метнулся по нашим лицам, целая стайка взглядов вылетела из-под заморгавших ресниц и испуганно стукнулась о стекло. Но сейчас же вслед за первым испугом по лицу ее разбежалась широкая сияющая улыбка. Она привстала на цыпочки и приветственно замахала рукой в красной варежке:
— Дети, дети! Ау-у!
Свердловск
Сергей ЯЗЫКОВ
НЕСЕРЬЕЗНЫЕ ДЕТИ
После шестого урока в восьмом «В» было классное собрание, где говорилось, что скоро экзамены и пора браться за ум. Антон играл в «морской бой» и голосовал, не вникая, за что голосует.
Февральский вечер наваливался на город. Он был темен и холоден. Думалось о неблизком еще лете, о том, что у мамы скоро день рождения и надо где-то достать цветы, а денег — только три рубля, накопленные с завтраков, еще о чем-то думалось.
Потом собрание кончилось, и Антон, выбравшись из веселой и шумной толпы одноклассников, побежал к автобусной остановке. Там уже стоял друг Вовка — они жили рядом и добирались домой всегда вместе.
Старенький холодный автобус уныло тащился по улицам, вздыхая, чихая и охая на выбоинах.
— Жуть! — говорил Вовка. — Как вспомню про эти экзамены — жить не хочется!
Антон молчал. Он продышал в замерзшем окне глазок и теперь смотрел на проползающие за окном окраинные домики, на их крыши в шапках снега, на трубы, из которых в холодное, темное небо тянулись серые прямые дымы.
Автобус заскрипел, застонал тормозами и остановился.
— Нагорная! — хрипло объявил водитель.
Двери в морозной бахроме с грохотом открылись, ворвался новый холод, а за ним вошли люди: женщина, подталкивая впереди себя толстого от шубы мальчишку, за ней, превозмогая непослушное тело, пьяница с веселыми глазами, последней вошла девочка в ярко-красной шапке и села напротив Антона.
Дверь лязгнула, и автобус снова покатил среди сугробов.
Вовка уставился на девочку в красной шапке и умолк. Так проехали еще одну остановку.
— Красивая! — зашептал Вовка, толкая Антона коленкой. — Посмотри!
— Отстань…
— Нет, честное слово, ты посмотри! Только осторожно! Даже красивей Ленки.
Антон опустил голову и из-под ресниц взглянул на девочку. Так получилось, что глаза их встретились. Антон растерялся, мотнул головой и не сумел превратить свой взгляд в случайный. Так и смотрели глаза в глаза, пока Вовка не захихикал и не сказал:
— Здравствуйте! А вам далеко ехать? — И восторженно лягнул Антона ногой.
Девочка не ответила.
Антон нахмурился и снова отвернулся к окну. Глазок уже затянуло морозной пеленой — ничего не разглядеть за окном.
— Ничего, да? — зашептал Вовка.
— Отвяжись, — буркнул Антон. Он снова украдкой взглянул на девочку. Она смотрела в окно, а Антон смотрел на нее. Долго.
— Пошли! — Вовка поднялся. — Сейчас наша будет…
— Мне дальше, — почему-то сказал Антон.
Вовка хлопнул его по плечу и выпрыгнул на стылую улицу.
Снова ехали, молчали, смотрели украдкой друг на друга.
Потом девочка вышла. Антон — тоже и, как привязанный, пошел за ней, прячась в ночной морозной тени. И шел, пока она не свернула к домику, укутанному снегом.