Яблоня была полна этих срывающихся, оставшихся от ночной грозы капель. Они притаились среди листьев, им нравилось, наверное, прятаться от посторонних глаз.
Сойдя с крыльца, Андрей встал под яблоню и с силой тряхнул ее. Яблоня брызнула мгновенным дождем. Андрей засмеялся.
Он чувствовал, что в груди легко и свободно, будто там спустили какую-то важную, сдерживающую пружину. Андрей знал, в чем дело: Маруська на свободе! Маруська будет жить! Где-нибудь в зарослях водорослей найдет себе надежное убежище, корма в реке полным-полно, и заживет себе припеваючи. Может, по весне ее какой-нибудь карасик полюбит. Говорили, что в Искре караси редко, но попадаются. И будет у Маруськи семья…
— Эй, Толстый!
У забора стоял Дуська.
— Поди, поди, Толстый, че скажу.
Андрей нахмурился. Тузик сел у его ног.
— Ну, что тебе? Говори так.
— Боишься?
— Ага. Очень, — сказал Андрей и сплюнул на дорожку.
— Ну и че, Толстый, не пойдешь с нами ивановских бить? Последний раз спрашиваю.
— Нет.
— Почему?
— Не хочется.
— Ага, так! — вдумчиво сказал Дуська, как бы давая знать, что все-все, до запятой, запомнит из их разговора. — Тогда слушай, Толстый. Тюша велел тебе передать, чтобы ты по дому отдыха больше не ходил. А то схлопочешь.
У Андрея было хорошее настроение — Маруська была жива и на свободе, и Андрей сегодня ничего не боялся.
— Передай своему Тюше, что я буду ходить там, где захочу.
Дуська совсем ошалел от такой наглости.
— Ну, Толстый! — растерянно сказал Дуська. — Все будет доложено! Слышишь, все-все!
Андрей сразу забыл про Дуську и его угрозы. Он пошел к Искре. На берегу было какое-то странное оживление.
Отдыхающие толкались у самой воды и на что-то показывали друг другу. На другом берегу соседские мальчишки стояли по колено в воде, что-то вылавливая.
И когда Андрей увидел и понял, в чем дело, сердце его сжалось и упало…
По веселым, быстрым волнам Искры плыла мертвая рыба. Ее было так много, что, если бы сварить уху из этой рыбы, хватило бы и на весь дом отдыха, и на деревню, в которой жил Андрей, и на соседнюю деревню, и, может быть, даже на все многочисленное население озорной Искры.
Мертвая рыба быстро плыла мимо, серебряно сверкая боками.
— Почему?! — крикнул Андрей. — Что с ней?..
Отдыхающий в сетчатой майке пояснил:
— Грозу ночью слышал? Здесь-то она была небольшая. А в верхах реки такая страшная прошла, что удобрения с полей посмывало. Они в реку-то и попали, вместе с ручьями. Вот рыба и погибла…
Подходили новые любопытные.
У Андрея перед глазами все поплыло. Он рванулся и побежал, ничего уже больше не слыша.
… Андрей прибежал туда, где вечером выпустил Маруську на волю.
Ива шелестела листьями и окунала в воду старые, твердые ветки. Вода закипала вокруг них бурунчиками. Еще вода противно шлепала о берег. Андрей сел на корточки и не мог даже заплакать. Все как-то окаменело у него в груди, застыло.
Волны прибили к самому берегу мертвую рыбку. Это была плотвичка величиной с мизинец. У нее были выпученные красные глазки и удивленно открытый, буквой «о», рот. Они умерли, умерли… И Маруська, и все, кто жил так счастливо и весело в хорошей речке Искре…
Сквозь тучи проглянуло маленькое солнце и наполнило и без того блестящую от рыб реку прыгающими бликами… Андрею захотелось лечь в траву, влажную от ночной грозы, и заплакать. А что он еще мог сделать? Ничего. И никто ничего не мог тут сделать, никто…
И тут он вспомнил о Золотом ручье…
«Простоять три минуты… — лихорадочно вспомнил он. — Попрошу у него… Скорей надо бежать… Золотой ручей поможет, спасет рыб и Маруську!..»
Он вскочил — нужно было спешить, ведь Корабельная роща так далеко… Навстречу ему шли Люба и Саша.
— Привет, — сказали они. — А мы тебя ищем.
— Зачем? — спросил Андрей, но не из любопытства и даже не из вежливости, а как-то машинально.
— Чтобы погулять.
— Сегодня не могу, спешу.
— Куда это?
— На Золотой ручей, — так же машинально сказал Андрей, он думал, как пойти, чтоб быстрее.
— Ой! Ой! — весело закричала Люба. — И мы с тобой! И мы хотим!
— Нет, — сказал Андрей. — Я с вами не пойду. Я один. Пока.
И зашагал по тропинке, сбегающей в луг.
Но Люба и Саша пристроились к Андрею, не отставали, и Люба все время трещала: