— Давайте в ловилки? — предложил Шурка и тут же выкрикнул: — Чур, не я!
— Чур, не я! — опередили мальчика братья.
— Лови, Веник. — Шурка перед носом мальчика взлягнул ногами и скрылся под водой.
Мальчик, изо всех сил работая руками, погнался за ним.
— Ку-ку! — раздался сзади Шуркин голос.
Мальчик обернулся и, широко раскрыв глаза, нырнул.
Но на месте, где только что был Шурка, клубилась донная муть…
— Эй, Веник-вареник, за одним не гонка! — возмутились братья.
Мальчик бросился за ними. Но ни Витек, ни Толян близко не подпускали. Корчились в радуге брызг и вопили:
— Щука плавает по дну, хрен поймаешь хоть одну.
Мальчик запыхался. Медленно выбрасывая над водой отяжелевшие руки, плавал то за братьями, то за Шуркой.
— Рыбаки ловили рыбу, а поймали рака… Оп-па!
Мальчику никак не удавалось схватить взметнувшиеся над водой пятки. Это продолжалось вечность или больше, пока Шурка не сжалился и не дал себя запятнать. Он скоро догнал Толяна, и тот бросился за мальчиком.
— Я не игр… — успел крикнуть тот.
Река, расщепленный молнией осокорь на круче — все вокруг противно покачивалось. Мальчик вышел из воды и лег, почти упал на берег. От соприкосновения с горячим песком его тело покрылось гусиной кожей. Он положил голову на руки и закрыл глаза. Солнечные лучи выжаривали, стягивали на лопатках кожу, и озноб сменился горячей расслабленностью. Крики, всплески стали уплывать, и мальчик задремал…
Вдруг что-то холодное и скользкое упало ему на шею, покатилось по спине. Мальчик отпрыгнул в сторону. Над ним, запрокидываясь от хохота, качался Витек. Он принес в пригоршнях воду и плеснул.
— Чего ты… гусятина-поросятина! — крикнул спросонья мальчик и испугался. Для братьев это была самая обидная кличка. Наступила пауза.
— Накорми песком, чтоб знал! — приказал Толян.
Витек схватил мальчика за шею большим и указательным пальцами, пригнул голову.
— Не лезь ты…
От толчка очки у мальчика сорвались и закачались на одном ухе. От этого было еще обиднее. Он вырвался и побежал вдоль берега. На ходу схватил одежду. По спине больно хлестнуло мокрым песком.
— Гусятина-поросятина! — взобравшись на берег, выкрикнул мальчик.
— Подзаборник… Веник… Подметать тобой!
— А ваш дед вор. Гуся стырил!
— Веник-беник, сел на веник и поехал на войну, дрался-дрался, обмарался и убил свою жену! — дружно заголосили братья.
— Гуси-гуси… Га-га-га… Есть хотите? Да-да…
— Попадешься, Вареник, только попадись!
Толян и Витек замолчали и стали шептаться. Мальчик, торопясь, оделся и, щелкая пятками о жесткую землю, побежал по тропинке. Перед поворотом оглянулся: мальчишки рвали лопухи и охапками тащили к воде.
«Трамплин строят, — догадался мальчик, и ему стало тоскливо до слез. — Домой придешь, бабушка заставит огурцы поливать или молитвы читать… В такую жарынь…»
Его остановили частые, пронзительные крики: золотисто-голубые птицы вились над речным омутом. Мальчик, пригибаясь, подкрался ближе — птицы взмыли, сказочно красивые. У чернеющего отверстия гнезда-норы, высверленной в круче, желтым комом ежилась кошка. Мальчик встретился взглядом с кошачьим, пристальным и злым.
— Брысь! — испуганно крикнул он и замахнулся удилищем.
Кошка еще сильнее вжалась в выступ и ела мальчика глазами. Он отвел взгляд. Вокруг пустынно и жарко. Под кручей, в водовороте, плавал белый гусиный пух. Мальчику стало не по себе.
— Брысь! — хрипло крикнул он и отошел от обрыва.
«Квыо-квью-квью…» — плакали золотисто-голубые птицы.
«Как жар-птицы… За одну такую дед Переселенец платит эмалированную кружку меда. Он привязывает золотисто-голубых птиц на колья вокруг пасеки. Наверное, думает, что красиво…» — размышлял мальчик.
… В избе прохладно и темно. Бабушка от жары завесила окна шалями и одеялами. Мальчик шагнул в темноту. Ступнями, нажженными горячей землей, приятно чувствовать прохладные половицы. Постепенно его глаза привыкли к темноте, и он разглядел спящую на кровати бабушку.
Мальчику было три года, когда родители завербовались на Север. Прошло еще шесть, а они все не едут. За большими деньгами гоняются, говорит бабушка. Раньше они часто присылали посылки с жирной копченой рыбой, потом перестали. Прошлым летом приезжал отец. Мальчик спрятался за занавеску и смотрел, как чужой лысый мужик пил водку, вяло закусывал бабушкиными варениками. Время от времени запевал одно и то же: «Надежда, мой компас земной…» Тряс головой. Глядя на него, бабушка, сморкаясь в подол, говорила: «Может, помиритесь. Одумается. Она, Надька, такая. Горя хлебнет и одумается…»