Мальчик слушал и дивился: как это — хлебать горе? Что это — щи или молоко с моченками?
«Не одумается, — крутил головой мужик, — под забором, говорит, подыхать буду — не вернусь… Сильно обиделась… Сын один у меня. Сынок, Вениамин, иди ко мне!» Мальчик забивался в угол и не шел.
Засыпая, он слышал, как бабушка, опускаясь на колени перед иконой, хрустела суставами и шептала: «Господи, владыка, спаси и помилуй рабу твою Надежду, наставь на путь истинный. Молю тя, господи…»
С тех пор она особенно настойчиво учит мальчика молитвам. Но он не любит и нарочно перевирает: «Ангелы с пастрами словословят, волк со звездою путешествует…»
— Не волк, а волхв, — терпеливо поправляет бабушка.
— А кто это такой — волхв?
— Седенький старичок такой с батожком…
— Как дед Переселенец?
— Прости, господи, дитя несмышленое, — крестится бабушка. — Волхв святой, а дед без матюка шагу не ступит…
В представлении мальчика бог — краснолицый мужик в золотых очках. Как ветеринар, который прикатил к ним на мотороллере, когда коза Симка подавилась свеклой. Временами бог, как понимал мальчик, уезжал по делам. В тот день, например, когда потерялся фонарик. Сколько ни молился, тот так и не помог.
Но за Пирата бог наказал. Пиратом звали большого, мальчику по грудь, пса. Зимой он запрягал его в сани и катался. Хозяин Пирата — горбатый дядя Никиша — как-то зимой купил в соседнем селе фикус. Поставил его на санки, прикрутил веревкой. По дороге из кустов выскочил заяц. Пес рванулся за ним и метров пятьсот протащил опрокинувшиеся сани, оставляя след из чернозема и обломанных листьев.
Дядя Никиша посадил Пирата на привязь и сек до тех пор, пока обезумевший от боли пес не оборвал цепь…
Мальчик тогда всю ночь плакал и просил бога, чтобы он покарал дядю Никишу. Вскоре тот упал в погреб и сломал ключицу. С тех пор мальчик поверил было в бога…
— Это ты, Венюша? — с сонным всхлипом спросила бабушка.
— Чо, мам, поесть?
— Вареники в чашке, на полице — молоко, лук…
— Опять молоко-о-о? — недовольно протянул мальчик. — А кроме молока?..
— Какие тебе еще блюды… — обиделась бабушка. — Хлеб мягкий, рот большой. Намялся бы с солью да с водой.
— Ну, давай свои вареники.
— Стаканчик смородинки на закуску тебе нарвала, с сахарком съешь.
— Что ж ты сразу не сказала? — Мальчик отложил надкушенный вареник.
— Слизнешь, а через пять минут опять запросишь.
— Не за-па-шу, — с набитым ртом уверил мальчик.
— Где тебя, дуболаза, целый день носило? Я все дворы обегала!
— На реф-ке под Камнями…
— Вон ведь куда завихрились, — вздохнула бабушка. — Там ключи и дна нету. В старину на пасху Федулов работник там жеребца утопил и сам утоп.
— Он, наверное, плавать не умел.
— Кто его знает, умел — не умел. На третий день мужики сетями вытащили.
— А жеребец?
— Жеребца раки съели.
— Я выплыву… Знаешь, я как по-мужичьи плаваю. — Мальчик привстал из-за стола, замахал руками.
— Не такие молодцы пропадали, царство им небесное, — перекрестилась бабушка. — Там родники бьют, руки-ноги судорогой сведет. Боженьку не забывай. Он спасет, сохранит…
— А чего ж космонавты его не видели?
— Он их, антихристов, до себя не допускает. Прости, господи, дитя неразумное…
— Не допускает… — фыркнул мальчик. — Так они твоего бога и испугались…
— Уж не говори так, нехорошо. Забыла, мать тебе банроль прислала.
— Банроль, ха-ха-ха! Не банроль, а бандероль… Сколь молчала…
— И карточку, вот… — бабушка поджала губы. — Выставилась, вертихвостка.
Мальчик взял фотографию: около самолета стояли веселые летчики, в середине мать в белой кофточке, с цветами.
«Ишь мужиков сколько, а за меня и заступиться некому», — с обидой подумал мальчик.
— Гостинец, какой ты хотел, прислала. — Она достала голубую рубашку с погончиками. На грудном карманчике сияли золотистые крылышки, как у летчиков на фотографии.
— Руки сперва ополосни…
В стареньком с потеками трюмо отражается худенький мальчик в круглых очках и рубашке, сшитой из лоскутка вешнего неба.
— Не вертись, — оглаживает плечи бабушка.
Сквозь тонкую легкую ткань мальчик чувствует, какие у нее шершавые ладони.
— В плечах чуть широковата. После стирки сядет…
Мальчик старается повернуться к зеркалу, чтобы лучше видеть золотые крылышки.
— За рубашку огурцы хоть полей, испеклись на такой жаре.