— Ещё чашечку?
— Буду признателен, – согласился я, улыбнувшись и поставил чашку в кофемашину.
— Так вот! Первым открытием было доказательство червоточин или кротовых нор, – продолжил Алекс.
— Да, да, я помню эту историю, – рассмеялся я на слова Алекса. – Парадокс Левински?
— Верно, Алекс Левински, – улыбаясь, ответила голограмма. – Действительно смешная история.
— Сколько он, полгода гулял по кротовой норе?
— Девять месяцев. Алекс Левински зашёл в червоточину и вышел на три часа раньше, создав тем самым себе двойника. А дальше началось веселье. Чем дольше он находился в червоточине, тем дальше в прошлое он возвращался.
— Точно, – забирая вторую чашку с кофе, подтвердил я слова Алекса. – Он тогда собрал двадцать шесть двойников.
— Двадцать семь, – поправила меня голограмма.
Я снова рассмеялся, представив двадцать семь Бэлов, смотрящих друг на друга и не понимающих, что же теперь им всем делать. Всё закончилось, когда червоточина схлопнулась, а двадцать семь двойников исчезли, каждый в своё время.
Алекс Левински вошёл в историю как самый удачный учёный-неудачник. Эту историю мне рассказывал Артон, а вот слова программы звучали так, как будто он сам там побывал.
— После открытия Алекса Левински, – продолжал говорить Алекс, – квантовой механикой стали заниматься все кому не лень. «Более значимый вопрос заключается в том, сможем ли мы разработать квантовую теорию гравитации. Существует возможность, что она позволит нам создавать параллельные миры, даже если ранее они не существовали», – кричали журналисты со всех сторон.
Я внимательно слушал программу, снова ощущая себя мальчишкой в гостях у Артона. Чёрный кофе добавлял теплоты в непривычной обстановке. Малой, совершенно не интересовавшийся наукой, уже давно дрых под моим креслом.
— Однако прошло ещё много времени, прежде чем первый параллельный мир был открыт учёными. И в этот раз все открытия оставались под грифом “секретно”, так как ни одна теория не была верна. И в тоже время все теории заключали в себе частичку истины.
— Например, теория Выбора?
— Да! – согласился Алекс, снова подойдя к экрану. – Если человек выбрал апельсин в этом мире, то и в параллельном он тоже выберет апельсин. Не было никаких вариантов другой, альтернативной истории. Это всё равно что смотреть в зеркало.
— То есть теория струн не верна? – спросил я.
— Не совсем, – замявшись с ответом, голограмма вновь повернулась к экрану, разглядывая два мира, – она верна, если брать её основу о колебании частиц, создающих струны. Квантовые нити обладают более сложной структурой и могут существовать в различных состояниях одновременно.
— Значит, проблема только в выборе?
— Проблема в том, что параллельных миров не существует, – печальным голосов ответил Алекс, не отрывая взгляда от экрана. – Их создало наше неукротимое стремление познать непознанное.
Я молчал, пытаясь понять слова Алекса.
— Открытие параллельных миров оказалось не открытием, а созданием новых, абсолютно одинаковых, как две капли похожих друг на друга. А весь парадокс заключался в том, что созданные миры продолжали создавать друг друга, не останавливаясь в своем мире.
— Как Левински, продолжающий снова и снова входить в червоточину, – потрясенно пробормотал я.
— Верно. Вот только как раз парадокс Левинского и завершил эту часть эксперимента.
— Возврат во времени?
— Совершенно верно. Нам удалось тогда прервать цепочку создания новых миров. Всего их семь из миллиарда возможных. Семь новых идентичных друг другу, стремящихся к индивидуальности миров, – с некой отстранённостью произнес Алекс, снова садясь в своё кресло.
Он молчал, а мне казалось, что в данный момент лучше подождать, когда он снова захочет вести диалог. Хотя я отлично понимал, что Алекс обычная программа, не имеющая эмоций. Но было что-то в его молчании человеческое, и я не хотел этому мешать.
— То, что происходило дальше, было похоже на кидание камней в спокойную гладь воды, – снова заговорил Алекс, спустя некоторое время. – Каждый мир стремился выбрать яблоко, а не апельсин. Именно это привело к коллапсу.
На экране появилась другое изображение, больше похожее на генеалогическое дерево. От первичного мира с названием Зеро-орбис шли две линии к ещё двум мирам и от этих двух ещё к четырём. В нижнем левом углу получившегося треугольника стояли два мира – Лэвир-орбис и Нэвир-орбис.
Только теперь, несмотря на схожесть, каждый мир, кроме первичного Зеро-орбиса, был словно поражен болезнью. Я подошёл к экрану, разглядывая планеты и вчитываясь в названия и в их описание. Так называемый день «X» произошёл во всех мирах одновременно: смещение полюсов, образование разлома, извержение вулкана и прочие, и прочие катаклизмы, изменяющие внешний облик планеты.