– Наверное, ты и с президентом республики знаком? – пастор внимал своему гостю с выражением простодушного восхищения.
– Да, один раз я с ним беседовал. Это было на приеме в честь людей, ставших жертвами судебных ошибок. Знаете, мне не все нравится в программе президента Греви, но именно при нем я получил возможность восстановить свое честное имя, и за это ему благодарен. Не говорю уж о том, что в годы Второй Империи к источникам, которыми я теперь могу пользоваться, меня как открытого республиканца и близко бы не подпустили.
– Поразительно, тебе и вправду интересно то, за что ты получаешь свое жалованье! – подмигнул ему Госсен. – Знаю людей, которые прямо сейчас тебе завидуют, и один как раз сидит напротив. Наверное, ты с не меньшим энтузиазмом делал бы это и бесплатно, а, Фредерик?
– А как вы думали, чем я занимался в Англии, когда не мог найти работу, а мои статьи в научные журналы брали с бесконечными оговорками и потом задерживали гонорары: мол, «вы же понимаете, что для человека в вашем положении и с вашей репутацией напечататься у нас и так слишком большая честь»? Это не просто интерес. В работе вся моя жизнь. Уберите ее – не так уж много останется от Фредерика Декарта.
– И тебе этого достаточно? – с сомнением посмотрел на него старик.
– Нет. Но вышло так, а не по-другому.
Они помолчали.
– Скажи, пожалуйста, – сменил тему пастор, – хватает ли тебе времени следить за книжными новинками? Мне очень понравился последний роман господина Золя. Я два года выписывал ради него «Вольтера», а теперь купил отдельное издание. Вот этот фрагмент меня особенно восхитил, – он открыл книгу и подал ее гостю. Тот покачал головой:
– Я оставил очки в портфеле, не думал, что они мне сегодня понадобятся.
– Напрасно, мой мальчик. Я обрадовался тебе как сыну и как другу, но и о своей выгоде подумал и решил вызвать тебя читать Евангелие.
– Сегодняшние чтения, посвященные рождению Христа, я помню наизусть, так что вызывайте, если хотите, – кивнул профессор Декарт. – А насчет книги, которую вы мне показали – догадываюсь, что речь идет о романе «Нана». К сожалению, не могу разделить вашего восторга, господин пастор.
– Почему же? – огорчился старик так искренне, как будто сам был автором этого романа.
– К писателям натуралистической школы я отношусь с уважением, ценю их поиски и не отказываю их методам в праве на жизнь. Я также приветствую смелость, с которой они берутся за исследование общества. Но они низводят человека до уровня животного, вульгарно понимают умственную и духовную деятельность, проводят примитивные аналогии между мышлением и физиологическими процессами – воля ваша, господин пастор, этого я принять не могу. Вам известен афоризм, который они сейчас поднимают на щит? «Мозг производит мысли точно так же, как неживая материя производит различные химические соединения. Порок и добродетель – точно такие же продукты, как купорос и сахар».
– Признайся, что ты шокирован этой книгой, мой мальчик! – засмеялся пастор.
– Вовсе нет, – пожал плечами Фредерик. – Это правда, я не люблю скабрезностей, но дело не в том. Мне неинтересно читать о проститутках, сутенерах и людях, которые швыряют свои состояния к ногам продажных женщин. Наверное, роман господина Золя открывает глаза тем, кто до сих пор придерживался слишком романтического взгляда на проституцию. Я не узнал ничего нового, хотя никогда в жизни не пересекался с этой публикой. Мне, знаете ли, не нравится купля-продажа людей. Нана продается очень дорого, и по этой причине жертвами у романиста выставлены те господа, которых она тянет за собой в пропасть, но мне кажется, что господин Золя все перевернул с ног на голову. У этих женщин незавидная судьба, им не обязательно даже, как Нана, умирать в финале от оспы. Вся их жизнь полна унижений и опасностей. Настоящие жертвы – это они. А дорого или дешево их покупают, не так важно.
– Я не имею об этом вообще никаких представлений, – как бы оправдываясь, заметил пастор. – У меня слишком тихая жизнь. Злачные места нашего города я обхожу стороной даже в качестве пастыря, потому что ни одной реформатской девушки, попавшей в такую беду, я не знаю, а католички и безбожницы все равно не станут меня слушать. Поэтому обычаи и нравы этих людей мне интересны так же, как и нравы дикарей Океании.