– Читайте лучше Жюля Верна, господин пастор. Его ранние романы были весьма хороши.
– Ладно, дорогой мой. Будь по-твоему. Сплетни нашего прихода тебя, конечно, не интересуют, а кроме них мне нечего тебе рассказать. Лучше ты мне расскажи о Париже. Но сначала ответь, каким ты нашел свой дом после отсутствия, как тебя встретили Максимилиан и Клеми?
– Клеми я не видел и дома еще не был. Отдал Максу чемодан и пошел бродить налегке по городу.
– Ты даже не зашел домой?! – от изумления Шарль Госсен всплеснул руками. Он сразу вспомнил взволнованное лицо Клеми там, на рынке, ее уверенность, что он приедет, ее радостное нетерпение. Бедная девочка...
– В Ла-Рошели у меня есть и другие дела. Сегодня переночую дома после церкви, а завтра, пожалуй, съеду в отель, так всем будет удобнее.
Вот как, значит. Пастор вздохнул, но не признался бы даже себе, чего в этом вздохе больше – облегчения или сожаления. Видимо, Фредерик сумел изгнать из сердца свою нелегитимную любовь и заперся на все замки. Может быть, поэтому он и стал таким. Он ведь искренне обрадовался старому другу своего отца, был оживлен и разговорчив, пока беседа шла о погоде, работе, книгах. А стоило сделать шаг на личную территорию – и вот он уже сидит неприступный, чужой...
– Клеми тебя так ждала, – зачем-то сказал Госсен. Пастор не собирался выдавать Фредерику свои догадки о нем и Клеми и вообще вести себя как старый сплетник, но это получилось помимо его желания. – Это слишком жестоко, то, что ты делаешь... и собираешься сделать. Лучше было тогда заранее сказать ей, что не остановишься дома. А самое лучшее – совсем не приезжать.
Пастор тотчас пожалел о своих словах, но было поздно.
– Ваше преподобие, – Фредерик выпрямился и взглянул на него в упор. Впалые щеки залил румянец, но глаза были ледяные, а губы превратились в ниточку. – Могу только догадываться, что вы мне на что-то намекаете, хотя и предмет, и цель ваших намеков мне неясны. Я не знаю, каких сплетен вы набрались, но убедительно прошу вас больше их не повторять. Еще один намек на то, что вас не касается – и из вашего дома я сразу отправлюсь на вокзал. Вещи мне потом перешлет Максимилиан.
– Ты не успеешь на вечерний поезд…
– Значит, там и дождусь утреннего.
– Пожалуйста, прости меня, – старик положил свою ладонь на его холодные пальцы. – Я не хотел быть назойливым и нескромным. Просто если хочешь знать мое мнение, твой переезд в отель вызовет больше вопросов, чем если ты проведешь эти несколько дней под своей крышей и со своей семьей.
– Вы тоже меня извините, – отрывисто сказал Фредерик. Его взгляд при этих словах не потеплел. – Я действительно рад вас повидать. Но поворот, который приняла наша беседа, мне неприятен. Я вам даже скажу, чем именно. Вы хотите от чего-то предостеречь меня, но боитесь говорить прямо. Скажите все как есть или не говорите больше ни слова, только увольте от намеков, которые вы делаете с грацией слона.
Госсен молчал. Он чувствовал, что лучше бы ему не молчать, но не знал, как повести этот разговор, не мог ступить на привычную стезю советчика и доверителя, потому что Фредерик не просил у него совета и не собирался ему доверяться. И к тому же если изначально пастор был уверен в том, что им с Клеми надо держаться друг от друга подальше, то теперь увидел его – и не посмел продолжать. Не из страха, конечно, старик давно уже никого и ничего не боялся. И не потому, что понимал и оправдывал их чувства – он понимал, но не оправдывал. Просто Госсен внезапно понял, что настал момент прибегнуть к его испытанному правилу: «Если сомневаешься в том, что твои слова будут полезны – промолчи и отойди».
– Ладно, господин пастор, не думайте об этом, – первым нарушил молчание Фредерик. – Я приехал совсем ненадолго. Работа не ждет…
– Подожди немного, мой мальчик, не спеши. Твои каникулы только начинаются. Поедем вместе в церковь? – Шарль Госсен сделал попытку примирения. – Луиза предложила мне воспользоваться ее экипажем. Места там достаточно. Моя племянница и ее муж будут счастливы, что профессор Декарт, гордость и слава нашей общины, приедет на богослужение не с кем-нибудь, а с ними, и еще полгода станут хвастать дружбой с тобой всем и каждому!
Пастор засмеялся, не сомневаясь, что наивное тщеславие Луизы и у Фредерика вызовет улыбку. Однако при этих словах в холодных серых глазах гостя зажегся недобрый огонек. Господи, мысленно простонал Шарль Госсен, как он мог так промахнуться и окончательно все испортить! Конечно, Фредерик сразу вспомнил, что далеко не всегда был гордостью и славой реформатской общины Ла-Рошели. Кассационный суд его оправдал всего полтора года назад. А восемь лет назад – об этом ему рассказал Максимилиан – по инициативе большинства ла-рошельских протестантов его имя едва не было вычеркнуто из списка членов прихода. Бывшие прихожане его отца, бывшие его приятели и однокашники, родители его бывших учеников дружно заявили, что прусскому шпиону и врагу Франции в их общине не место. Макс и Клеми тогда сказали старосте, что если он это сделает, они тоже выйдут из прихода. В скандал вмешался пастор и объявил, что никому не позволит портить списки, которые скрупулезно велись со времен революции. И добавил, что дело отправлено на апелляцию, а значит, в нем не поставлена окончательная точка, и вина или невиновность их прихожанина – это не только тонкий вопрос доверия, хотя лично он, Шарль Госсен, не сомневается, что обвинительный приговор – результат судебной ошибки. Но это еще и вопрос уважения к закону. А посему он требует, чтобы до нового вердикта все успокоились, положили на землю приготовленные для побивания камни и вели себя как цивилизованные люди, а не дикари. Пастор блефовал и очень надеялся, что вторая судебная инстанция во всем разберется. Увы, суд тогда отклонил апелляцию. К счастью, в газетах этого не было, и до Ла-Рошели новость не дошла, а потом о конфликте позабыли. Но до самого оправдания имя Фредерика Декарта здесь публично старались не упоминать.