Госсен, конечно, тогда его защитил. Не его вина, что он избрал линию защиты, исключающую всякие эмоции. Сам Фредерик на его месте, скорее всего, поступил бы так же. Хотя по-человечески ему хотелось, чтобы пастор апеллировал к его личным качествам и обстоятельствам жизни и убедил остальных, что такой человек, как он, не мог совершить такое преступление... Да, аргументы пастора все равно подействовали, а решись Госсен на открытый конфликт со старостой, его, чего доброго, церковный совет бы уволил, и тогда никто не запретил бы землякам и единоверцам смешать имя старшего сына Жана-Мишеля Декарта с грязью. Но разве он, Фредерик, виноват, что попытки пастора делать вид, будто ничего не было, вызывают у него презрение?
– Благодарю вас за гостеприимство, мне пора. До богослужения я хотел заглянуть еще в пару мест. – Он встал, оделся и сделал несколько торопливых шагов к двери, чтобы пастор не успел ничего сказать ему вдогонку. Но у самого порога запнулся о стул, как раз искалеченной ногой. Лицо его исказилось от боли. Шарль Госсен тотчас забыл о собственной уязвленной гордости:
– Дорогой мой, прости старика, забудь, если я что-то сделал неправильно или сказал невпопад. Ты так сильно хромаешь, я не могу тебя отпустить пешком в дождь и темноту. Я ведь призван уменьшать по мере сил человеческие страдания, а не добавлять новых!
Фредерику стало неловко. Он сжал руки Госсена в своих и сказал уже обычным голосом:
– Мне действительно жаль. Но я должен идти. Увидимся в церкви.
VI
«Даже если ты соберешься в воскресенье вечером отдать Богу душу, это не повод пропустить утреннее богослужение, – говорил когда-то дедушка Михаэль Картен, доктор богословия, профессор факультета теологии и пастор из Потсдама. – А не сможешь, так хотя бы попытайся». Что ж, он попытается. Больше всего, если говорить начистоту, ему хочется где-нибудь переждать, пока семья брата уйдет в церковь, прийти домой, открыть дверь своим ключом (Макс настоял, чтобы у Фредерика был ключ, ведь по завещанию отца ему принадлежала половина этого дома), переодеться в сухую одежду, выпить болеутоляющий порошок, лечь в постель и уснуть. Но вызвать жалость Клеми, любопытство Бертрана, недовольство Макса, недоумение Эрзогов и вопросы всех соседей и знакомых? Нет, нет, он потерпит. Он еще не забыл, что такое кальвинистское воспитание.
Он поднял воротник пальто, зябко поежился и осмотрелся. На пустынной улице не было экипажей, дорога шла хоть и под небольшим уклоном, но в гору, дождь припустил сильнее. Горела только половина газовых фонарей, и то кое-как. Через пару кварталов он почти выбился из сил, еще через один квартал понял, что больше не сможет сделать ни шага, и опустился на скамейку. Потом встал и уже не помнил как, но прошел еще несколько десятков метров. На площади стало хотя бы светлее и многолюднее. И тут ему повезло – мимо проезжал свободный фиакр. Сделав над собой усилие, Фредерик назвал адрес церкви, а не дома на улице Вильнев. Приедет рановато, ну ладно, подождет, там хотя бы сухо и тепло. Возница торопился домой, его лошадь устала и везла очень медленно. Хозяин лошади всю дорогу ворчал, что в реформатскую церковь ему не по пути и что добрые люди из церквей уже вернулись, это только у еретиков-протестантов все шиворот-навыворот... Фредерик молчал, а когда доехали, щедро с ним расплатился. Если бы не этот сварливый дорожный ангел, как знать, не увидели бы родственники в завтрашних газетах в разделе происшествий: «Загадочная смерть в Сочельник: за площадью Сен-Мишель в канаве найдено неопознанное тело мужчины лет пятидесяти»...