– Слава в вышних Богу, и на земле мир, в человеках благоволение.
Больше из этого дня он уже почти ничего не помнил. Только догадывался, что благополучно вернулся на свое место, а потом пастор прочитал короткую рождественскую проповедь, все спели гимн и начался обряд причащения. Наверное, он тоже подошел и причастился вместе со всеми, потому что никто ему потом по этому поводу ничего не сказал. На краткий миг он вернулся в сознание, когда пастор Госсен начал уговаривать его сесть в экипаж Мартелей. Фредерик попросил их лучше подвезти до дома Клеми с Мишелем, уверил, что сам отлично дойдет пешком. И действительно, как-то дошел. Ему казалось, что он диковинным образом передвигается на одной здоровой ноге как на двух, а больная нога летит за ним по воздуху и нисколько ему не мешает. Рядом шли Макс и Бертран, о чем-то спорили, смеялись, он им что-то отвечал, и может быть, даже впопад, но все звуки до него долетали как через толстый слой ваты.
Дома он услышал далекий, то и дело пропадающий, но ласковый голос Клеми. Она говорила, что приготовила и протопила его комнату, что постель готова, и что все его вещи перенесены туда, но не распакованы. Он лишь благодарно кивал, будто внезапно стал немым. Потом отчетливо, словно со стороны, увидел себя затворяющим двери. Похоже, к концу этого дня не только его нога зажила своей жизнью, но и сознание уже летало где-то отдельно от тела, как предвестие то ли смерти, то ли всего лишь глубокого сна.
Комната была обставлена старинной громоздкой мебелью, в углу стояла монументальная кровать резного дерева, а в глубине угадывался огромный и темный, как собор, и тоже весь покрытый резьбой платяной шкаф. Дед Михаэль Картен всегда останавливался в этой комнате, когда приезжал в Ла-Рошель из Потсдама, ему нравилась эта тяжеловесная обстановка, она очень шла к его профессорскому достоинству, которое он тщательно лелеял и оберегал. Наверное, была своя ирония и логика в том, что после деда эта комната перешла к следующему профессору в их семье, хотя Фредерик, отнюдь не лишенный честолюбия, никогда не довольствовавшийся вторым местом там, где по своим способностям мог претендовать на первое, знающий свои научные заслуги и ценящий возможности, которые открывает высокий академический статус, был равнодушен к роскоши, церемониалу и прочим подобным вещам.
Профессор Декарт оглянулся в поисках портфеля и увидел его на стуле у кровати. В порошках необходимости не было, все отболело, точнее, он ничего не чувствовал. Он выпил воды из стакана, заботливо поставленного на ночной столик, сбросил ботинки, лег на покрывало прямо в одежде и провалился в небытие.
VII
Наконец, ко всеобщему облегчению, закончился и первый, и второй день Рождества.
Первый день провели дома за долгим семейным обедом и разговорами. Всем нужно было прийти в себя после Сочельника, и Фредерик был благодарен Клеми за то, что она предоставила ему в этот день полную свободу. Его не будили, к нему не стучали, Клеми терпеливо ждала, пока он выйдет в гостиную, и не упрекнула его за то, что он проспал завтрак, хотя раньше такого с ним никогда не случалось.
Во второй день, как и обещала Шарлотта, Декартов принимали у себя Эрзоги. А что еще делать малочисленной семье, не имеющей во Франции разветвленной сети тетушек, дядюшек, кузенов и кузин? Только и остается ходить в гости друг к другу. Да еще Макс женился на девушке из Нанта, а Шарлотта вышла за переселенца из Эльзаса, и более «своими» посредством браков они здесь не стали. Вот если бы Мюриэль не умерла совсем молодой, а вышла замуж за местного уроженца, – вслух рассуждал по дороге Максимилиан, – то к их скромному «двухсоставному» клану прибавилась бы третья семья, с более глубокими родственными связями и традициями. А если бы и Фред… – Максимилиан выразительно посмотрел на старшего брата. – Утопия, конечно. Но их тогда было бы уже четыре семьи, переплетенные родственными узами не только друг с другом, но и с этим городом.