Фредерик давно догадался, зачем Максимилиан все это говорит и почему для него так важно укрепить свои кровные связи с Ла-Рошелью и Францией. Брат испытывал мало свойственную ему неуверенность из-за того, что их отец Иоганн Картен, отпрыск уважаемой потсдамской гугенотской семьи, стал здесь называться Жаном-Мишелем Декартом без достаточных оснований. Хотя именно Максимилиан вслед за отцом свято верил, что их предки после отмены Нантского эдикта бежали в Германию не из какого-то другого города Франции, а из Ла-Рошели, и это была здешняя семья, исчезнувшая примерно в те же годы и оставившая эту фамилию на страницах приходских книг и на надгробных памятниках. Но ему не хватало железных доказательств, чтобы убедить себя и других, что именно так все и было. Оставалось только ждать, когда обстоятельство, что они французы и ла-рошельцы во втором поколении, забудется или потеряет свое значение, так же, как разросшиеся ветви кустарника рано или поздно полностью скроют материнский ствол. Самому Фредерику заботы о родословной были чужды. Он, в отличие от брата, сомневался, что является прямым потомком ла-рошельских Декартов, и не был уверен, что когда-нибудь сможет узнать всю правду о предках, но свою фамилию носил с гордостью.
От Эрзогов они вернулись еще засветло. Вечером Клеми разожгла камин в гостиной, и после ужина, когда маленького Мишеля уложили спать, все собрались там за своими занятиями. Максимилиан устроился в любимом кресле, вытянул ноги перед камином и углубился в вечерние газеты – местные и парижские. Бертран в другом кресле листал астрономический атлас, полученный в подарок от дяди. Клеми вязала на кушетке. Фредерик сидел за столом с книгой и стопкой бумаги и сосредоточенно делал выписки. Стол стоял далеко от источника огня, профессору Декарту было холодно и он кутался в кашне. Клеми то и дело взглядывала на его сосредоточенное лицо, резко осунувшееся, усталое, на плотно сжатые губы. Левой рукой он время от времени поправлял очки, которые съезжали на кончик носа, когда он опускал голову. Каждый раз при этом жесте коротковатый рукав домашнего сюртука обнажал худое запястье. Иногда Фредерик отвлекался от выписок и начинал смотреть невидящим взглядом куда-то под потолок, на старинный карниз, на голубые плюшевые гардины. Ни на кого из людей в гостиной он ни разу не взглянул.
Клеми давно ему простила ту выходку в день приезда. Тем более, потом он постарался все загладить. Без возражений пошел с ними к Эрзогам, был весел, оживлен, рассказывал за столом парижские новости и политические анекдоты, привез всем домочадцам милые подарки к Рождеству. Он выглядел и вел себя как человек, уверенно занимающий свое место в жизни. А теперь она снова увидела, насколько он уязвим. Это он-то, кого не сломили ни тюрьма, ни высылка, ни годы изгнания! Те годы не сломили, в мае он приехал из Шотландии энергичный и бодрый, только немного озабоченный предстоящими переменами в своей судьбе. Зато теперь он выглядит тенью тогдашнего Фредерика и держится за счет последних усилий воли.
Что случилось за это время? Проблемы на новом высоком посту довели его до такого состояния? Одиночество? Нездоровье? Чья-то враждебность? Все сразу?
«Дорого бы я дала, чтобы узнать, что у тебя произошло с этой госпожой фон Гарденберг, – думала Клеми, пока руки привычно делали свою работу. – Ты выглядишь даже потеряннее, чем в тот день, который я никогда не забуду... Я не знаю, что ты сотворил со своей жизнью, что надеялся в итоге выиграть. Но если бы ты меня спросил, я бы сказала – не следовало тебе за месяц до свадьбы приезжать в Ла-Рошель…»
Нелегко было Клеми признаться, что в ее жизни не проходило дня, когда бы она не думала о Фредерике. Получая от него редкие письма или открытки из Страсбурга, Фрайбурга, Женевы, Лондона, Абердина, она пыталась понять, что держит его на плаву. Максимилиан несколько раз за эти годы ездил к нему за границу. Рассказывал по возвращении очень скупо, однако из его проговорок складывалась картина многолетней тяжелой депрессии. Клеми представить не могла, как можно годами жить в таком состоянии, когда не хочется жить. И не просто поддерживать физическую жизнь, а каждый день подниматься из блаженного небытия на новую битву, новое преодоление: встречаться лицом к лицу с людьми, зарабатывать на хлеб насущный и даже пытаться решать научные проблемы…