Когда они расстались тем ноябрьским утром, ей хотелось подняться обратно в его квартиру, лечь в кровать лицом к стене и уснуть на годы, пока все это не кончится... Но у нее была семья, ей нужно было заботиться о Бертране. В минуты отчаяния она мечтала оказаться совсем одна, но когда острота ее горя чуть-чуть утихла, она поняла, что муж и сын своим присутствием спасли ее от самого плохого. В таком состоянии она провела пять лет. Потом родился Мишель и принес ей новую радость. Клеми пришла в себя и от всего сердца мысленно пожелала Фредерику поскорее найти достойную подругу жизни. Представляя, как мучительно для него нынешнее состояние, она боялась, что если он будет дальше упорствовать в своем одиночестве, то сорвется, начнет пить, бросится в дешевый разврат, или в какую-нибудь беспросветную минуту даже совершит непоправимое. Клеми металась, не зная, как бы ей дать самую страшную клятву, чтобы подействовало наверняка – она готова никогда в жизни не видеться с Фредериком без свидетелей, готова слова ему больше не сказать наедине, лишь бы только он был жив, здоров и счастлив.
Но прошло несколько лет, его успели оправдать, он нашел место штатного профессора в Абердинском университете, и только тогда в его жизни появилась госпожа фон Гарденберг. Фредерик ничего о ней не писал. Клеми сама почувствовала, что его сердце теперь занято, по тому, как поменялся тон его писем. В личных делах он стал еще более скрытным, чем раньше, и в то же время обо всем остальном начал писать легче, откровеннее, можно сказать – веселее, и эти письма ясно говорили, что ему наконец-то хорошо. Когда он рассказал в Ла-Рошели о своей помолвке и скорой свадьбе, Клеми не была удивлена – она об этом догадывалась.
Ей оставалось только поблагодарить бога за то, что он услышал ее молитвы. Но хотя она давно смирилась с тем, что между ней и Фредериком все осталось в прошлом, при известии, что он вот-вот наконец-то устроит свою судьбу, она поймала себя на постыдном двуличии. Оказывается, все эти годы маленькой частью своего существа она на что-то надеялась. И когда убедилась, что теперь действительно все кончено, небо в ее глазах померкло. Сознавая, что между этими ситуациями нет ничего общего, Клеми, тем не менее, чувствовала себя героиней романов, где мужчины благородного происхождения охотно проводят время с девушками из народа, а потом дают им отставку, чтобы жениться на девушке из своей среды. Просто Макс и Шарлотта всегда были уверены: Фредерик так долго не женится потому, что ищет живое воплощение всех женских добродетелей, и только такую даму посчитает достойной себя, если, конечно, ее найдет. По-видимому, теперь он ее нашел. Имя «Марцела фон Гарденберг» великолепно подходило красавице-аристократке, состоятельной, умной, образованной, с безупречными манерами. Полной противоположности бедной простушке Клеми Андрие.
Сгорая от стыда, Клеми тогда поняла, почему новость об его скорой женитьбе и возвращении во Францию так ее растревожила. Она была в восторге оттого, что Фредерика полностью оправдали и он теперь может вернуться когда хочет. Она готова была порадоваться его личному счастью как сестра и как друг. Но вот к тому, что это произойдет одновременно, Клеми оказалась не готова.
Пусть бы он жил со своей женой в любви и согласии где-то далеко от нее! Так ведь нет, он решил вернуться в Париж, и, конечно, будет регулярно навещать их в Ла-Рошели. Ей, Клеми, придется смотреть, как расцветает эта женщина под его влюбленным взглядом. А он будет обнимать ее за талию, целовать ее при всех, как и положено молодожену, шептать ей что-то очень личное, ласковое и шутливое, на ухо... «Да! – кричала Клеми беззвучным криком. – Именно так! Его ждет счастливая жизнь, в которой будет все, что нужно человеку – не только любимое дело и признание, не только друзья, но и красавица-жена, и дети... Он столько перенес, что должен теперь жить без забот и тревог до глубокой старости. А я гадкая, корыстная, завистливая и лицемерная, и пусть Бог меня за это накажет, поделом мне»... Если бы пастор Госсен не внушил ей в свое время, что стояние в церкви на коленях – суеверие и глупость, она бы в эти дни от раскаяния лоб себе разбила о каменный пол гугенотской церкви на улице Брав-Рондо.