Клеми боролась с собой три недели, а потом узнала, что свадьбы не будет и Фредерик один возвращается во Францию.
Она не преувеличивала свое влияние на Фредерика и не считала только себя виновницей его разрыва с госпожой фон Гарденберг. Но, должно быть, ее недостойные мысли тоже как-то повлияли, и в ее голосе, когда она его поздравляла, он смог уловить ноты ревности и вынужденного смирения. Чтобы наказать себя и не помешать ему сделать новую попытку найти свое счастье, Клеми решила полностью устраниться из его жизни, какое-то время вести себя так, будто он ей даже не родственник. За полгода она ни разу ему не написала. Даже с именинами в июле не поздравила лично, как это делала раньше, – ограничилась тем, что поставила свое имя на общей открытке рядом с мужем и сыновьями, под парой банальных фраз, которые черкнул Максимилиан.
Однако перед Рождеством ей вдруг стало понятно, что усилия напрасны. Судьба ей что-то готовила, и это было связано с ним. Она не понимала, что именно ее ждет, разочарование это ей принесет или облегчение, но знала – увильнуть не удастся. Клеми сказала мужу: «Не забудь пригласить Фреда на рождественские каникулы». – «Ему не надо приглашения, это и его дом, захочет – приедет», – пробурчал Максимилиан. И не написал. Но все-таки они купили ему рождественский подарок, новый бумажник из тисненой кожи, а за два дня до Сочельника Клеми приготовила для него комнату.
«Теперь ты довольна? – она мысленно ела себя поедом, глядя на сгорбленную фигуру за письменным столом. – Это все твоя вина, развратная ты Иезавель, преступная жена, изменница, кровосмесительница!» В этот момент Фредерик поднял голову, встретился с ней взглядом и чуть заметно улыбнулся.
VIII
Закончились рождественские праздники. Максимилиан вернулся на службу. Фредерик взял себе за правило завтракать вместе с ним и сразу уходить из дома. В любую погоду он, как и в первый день, шел к океану, бродил по улицам и сидел часами в городской библиотеке, а ближе к вечеру перемещался в непритязательный и шумный, зато дешевый кабачок «Шу флери». Домой он возвращался поздно вечером, ровно во столько, чтобы сообщить, что поужинал в другом месте, пожелать спокойной ночи Максу, Клеми и Бертрану и уйти в свою комнату. У него опять болела нога, ныл шрам на шее, и боль была такая изматывающая, что он потом не мог уснуть без лекарства. Прибегать к своему безотказному средству, коньяку на ночь, в доме брата все-таки не отваживался. Не хватало ему только репутации тайного пьяницы. Открытого – это еще ладно.
Профессор Декарт не хотел думать о том, чем обернутся его долгие прогулки. Он просто подчинялся силе, которая гнала его прочь из дома. Правда, эта же сила почему-то не позволяла ему все закончить, со всеми попрощаться и уехать в Париж. Фредерик малодушно оставался в Ла-Рошели, потому что видеть Клеми и говорить с ней было радостью. И при этом он старался свести источник радости к минимуму, не понимая, что только терзает Клеми и себя.
Проходя свой неизменный круг по улицам старой Ла-Рошели или прогуливаясь по пустынному пляжу, Фредерик думал о разных вещах. В основном о своей кафедре. Вспоминал, как начался для него этот семестр, как нелегко было завоевать авторитет, постоянно наталкиваясь на противодействие коллег. Но как-то раз в начале декабря после занятий он пришел в библиотеку Коллежа, взял стопку новых журналов и устроился в любимом кресле у окна. Высокая спинка скрывала его от остального зала. Углубившись в «Revue de deux mondes», он не обращал внимания на шорохи и перешептывания за столами, и вдруг услышал, как кто-то совсем близко назвал его фамилию. Он невольно прислушался, хотя в Коллеж де Франс эта фамилия звучала часто, а Фредерик не был настолько тщеславен, чтобы всякий раз, когда слышал ее в этих стенах, думать о себе. Однако дальнейшие слова не оставили сомнений, о ком идет речь. «Декарт? Историк? Нет, на его лекциях я не был, только в коридоре его встречал. Он ходит с палочкой, и вид у него всегда какой-то пыльный и помятый?» Невидимый собеседник рассмеялся, видимо, портрет был признан точным. «Но знаешь, – ответил он, – не пожалей времени, сходи к нему на лекцию. Я тоже думал, что там скука смертная, пока не услышал, как он читает. Он без предупреждения начинает со сложного, в первые пять минут ты ничего не понимаешь. А потом – не знаю, как он это делает, но в следующие десять минут он успевает набросать вокруг этого сложного и непонятного столько приманок, что тебя затягивает, как в водоворот. И вот ты уже сидишь на его лекции абсолютно убежденный, что нет материи интереснее, чем европейские революции 1848 года или объединение Германии и франко-прусская война. И не просто сидишь – ты чувствуешь, что материал у тебя в голове сам собой укладывается по полочкам. В хаосе фактов и суждений появляются порядок и логика. А когда ты понимаешь эту логику, у тебя возникают вопросы. И ты, как будто под гипнозом, идешь в библиотеку и берешь том за томом авторов, которых рекомендует профессор Декарт, и пытаешься читать их всех сразу, хотя сознаешь безнадежность этой затеи... Сегодня профессор Декарт объявил запись на свой семинар, который начнется в январе – я уже записался, и Матье, и Поль с Марианной. Поторопись, если хочешь с нами».