Здесь, в Ла-Рошели, Клеми была как будто разлита и растворена повсюду. Она была солнцем, небом, водой и воздухом. Она была старинными белыми домами с аркадами, на которые он каждый день ходил смотреть и не мог насмотреться. Она была пляжным песком и холодной пеной прибоя над серой водой. Клеми была этим городом. Клеми была его сердцем.
Счастливец Макс! Уже четырнадцать лет рядом с ним женщина, которая так же естественно, как дышит, делает мир вокруг себя теплее и радостнее. Она родила ему двоих детей, двух красивых, здоровых мальчиков с таким же легким характером, как и у нее самой. Максимилиан ценит свою жену, этого не отнять, но видит в ней только заботливую мать и хорошую хозяйку. То ли он уже пригляделся к свету, который исходит от Клеми, то ли у него так устроено зрение, что он этого совсем не видит, ему это не нужно. Сам признался брату, когда они вместе пошли вечером выпить в «Белую мельницу», что Клеми, конечно, идеальная жена и ему с ней повезло, но если бы он, Максимилиан, каким-то образом смог прожить свою жизнь заново, то не стал бы жениться так рано. Сейчас, когда возраст его близится к сорока годам, он немного жалеет, что не узнал и едва ли уже узнает других, более страстных и ярких женщин. «Клеми очень мила, но она домашняя кошечка, – разоткровенничался Макс после того, как они выпили один литровый кувшин вина на двоих и заказали второй. – А я недавно перебирал коллекции нашего отца и увидел тропическую бабочку, которую знакомый миссионер привез ему с Таити. Помнишь эту бабочку? Мне в детстве казалось, что на свете нет ничего прекраснее. Отец не разрешал нам ее трогать, показывал издали. А теперь я держал рамку в руках, смотрел на бабочку, гладил ее радужные крылья, представлял ее парящей в ярко-синем небе и понимал, что больше всего хотел бы испытать это чувство полета вместе с таким вот, только человеческим созданием. И как же мне стало досадно, когда я понял, что так и состарюсь обреченный лишь смотреть на них издали, в рамке или на картине!»
Фредерик сказал: «Ты даже не представляешь, о чем мечтаешь». Максимилиан посмотрел на него удивленно: «А ты-то – ты представляешь?» Старший брат заметно смутился, но все же ответил: «Да, однажды я проявил слабость. За то безумие, за ту потерю себя мне до сих пор еще стыдно. Я был бы счастлив навсегда забыть тот эпизод, но, к сожалению, не могу». «С тобой что-то случилось во Фрайбурге, и ты сбежал в Швейцарию, – полувопросительно-полуутвердительно отозвался Макс. – Помню, я тогда приехал к тебе в Женеву и обнаружил своего братца еще более странным, чем обычно…» Фредерик развивать эту тему не стал, только добавил: «Мы с тобой очень разные люди, Макс, но оба не созданы для полетов с тропическими бабочками. Тебе на роду написано стать строгим, но добрым отцом семейства, каким ты и стал. А из меня в средние века получился бы недурной ученый монах, скажем, бенедиктинец». «Фред, – озабоченно сказал младший брат, – послушай только, что ты несешь. Ты ведь себе голову повредил на войне, такое бесследно не проходит. Я бы на твоем месте немедленно лег на обследование в военный госпиталь».
Фредерик сам не заметил, как пришел в «Шу флери» и взял крепленного коньяком местного вина. Вспомнил о совете Максимилиана насчет госпиталя и подумал, что с головой у него пока все в порядке, хотя брат может иметь другое мнение на этот счет, а вот колено стоило бы проверить. Ни от покоя, ни от долгой ходьбы и упражнений, ни от втирания мази, которую ему посоветовал местный аптекарь, лучше не становилось. А если это начинается артрит? Тогда впереди его не ждет ничего хорошего, этапы известны: костыли, инвалидное кресло, потом полная неподвижность. Но если он захватит болезнь в самом начале, то сможет оттянуть самое неприятное по возможности надолго. Сегодня он еще вернется в библиотеку, возьмет медицинский словарь, прочтет все, что найдет об артрите, и если увидит у себя хотя бы один очевидный признак – первым делом по возвращении в Париж запишется к доктору Валантену и все выяснит...
Он занял уже привычный стол у самой стойки, наполнил бокал. Официант подал ему, не спрашивая, большую глиняную обливную миску с картофельными клецками, щедро засыпанными жареным луком и свиными шкварками. Фирменное блюдо стоило гроши, а сытости давало почти на целый день, поэтому кабачок «Шу флери» пользовался такой популярностью у портовых грузчиков, рыбаков, отдыхающих между рейсами матросов и неизбежных проституток. Народу здесь в любое время для и ночи толклось видимо-невидимо.