Фредерик рассеянно наблюдал то за суетой официантов по одну сторону стойки, то за шумной портовой публикой по другую. Внезапно он подумал, что вот уже несколько дней заходит сюда пообедать, а иногда и поужинать, но всегда сидит в одиночестве, ни одна из проституток ни разу не подсела за его столик и избавила его от необходимости подыскивать необидные слова для отказа. Он вспомнил свой разговор с пастором, свернувший после обсуждения романа Эмиля Золя на проституцию как социальное зло, и вспомнил немного удивленный взгляд Шарля Госсена после своих слов о том, что этот мир ему знаком лишь теоретически. Кажется, старик не поверил. Но это была чистая правда. Какая бы тоска ни накатывала временами, ему даже в голову не приходило купить женщину на ночь или на час. Когда он был молод, ему редко, но случалось уйти с вечеринки с какой-нибудь едва знакомой хорошенькой хохотушкой, а утром угостить ее завтраком и разойтись в разные стороны. Однако с продажной любовью он никогда в жизни не имел дела и не собирался начинать. Он смотрел на хохочущие парочки, бесстрастно отмечал, что некоторые девушки еще недурны собой, и думал, что все-таки в этом несовершенном мире есть равновесие: они интересуются им так же мало, как и он – ими. Сразу видят, что он чужой, залетная птица. А может, его принимают за полицейского агента в штатском: здесь наверняка случаются облавы, местная публика может скупать краденое и заниматься другими такими же малопочтенными делами... Он посмотрел на часы. Время, отведенное на то, чтобы покончить с мыслями, неподобающими одинокому и добродетельному профессору, давно истекло. Пора было возвращаться в библиотеку.
IX
Клеми была расстроена и сбита с толку. До самого 31 декабря она пыталась делать вид, что все в порядке, но в вечер смены календарного года, который в их семье было принято отмечать поздним и немного более парадным, чем всегда, ужином, не смогла промолчать.
– Не понимаю, что с Фредериком, – сказала она мужу. – Он приехал сюда отдохнуть, а вместо этого день за днем куда-то уходит, будто на службу. Возвращается поздно, усталый и измученный. После обеда у Шарлотты ни разу не провел вечер с нами вместе. Как тебе кажется, Макс, мы его ничем не обидели?
– Не бери в голову, – ответил Максимилиан. – У Фреда уже давно не все дома. Я потому и не стал приглашать его на Рождество, оставил его приезд на собственное усмотрение. Уверен был, что все так и будет… Ты знаешь, я его уважаю и братски люблю. Но я видел, как после войны, коммуны, суда и высылки в нем что-то надломилось, а за границей стало еще хуже. Я его не осуждаю, пойми меня правильно. Он тяжело болел, долго не мог найти работу, его новые статьи не брали в научные журналы, а там, куда получалось устроиться, на него смотрели как на зачумленного, – ты думаешь, это когда-нибудь забудется, пройдет бесследно? Если честно, я даже удивляюсь, что после пережитого он изменился так мало. Стал упрямее и раздражительнее, но ведь это пустяки. Другой на его месте превратился бы в пьяницу, например, или в буйного скандалиста, или просто в сломленного человека, который больше не годен ни на что полезное…
Щеки Клеми порозовели. Максимилиан взял ее за руку.
– Только мы тоже не виноваты в том, что он едва разговаривает с нами и с утра до вечера как безумный бродит по городу. Легче ему от этого – пусть делает что хочет. Обижаться на него не будем. Но это его дела, мы с тобой здесь ни при чем. Давай-ка садиться за стол. Ты ведь предупредила Фреда, что ужин в девять? Не придет через десять минут – значит, не захотел составить нам компанию. Мы не станем навязываться.
В этот момент раздался звон дверного колокольчика. Бертран побежал открывать. Через несколько минут в столовую вошел Фредерик. Он выглядел мягче и приветливее, чем в последние дни – не так, как в Рождество, но все же и не так, как в памятный вечер в гостиной у камина.
– Добавлю к нашему столу кое-что от себя, – сказал он. – На улице ждет посыльный из лавки деликатесов Альбертины. Я уже за все рассчитался, нужно забрать то, что он принес – вино, паштет, мороженое, еще кое-какие мелочи. Поможешь, Макс?