– Конечно, помню. Я сказал, чтобы ты постаралась не плакать обо мне, потому что даже этот кошмар когда-нибудь закончится. И еще – что каждое воспоминание, связанное с тобой, для меня бесценно, и, в отличие от всего остального, этого у меня никто не отнимет. Потом я ехал на вокзал в полицейском фиакре и мысленно перебирал в деталях все, что случилось с того момента, когда ты вошла в мою квартиру, до нашего прощания. И только в поезде я понял, что те слова вырвались у меня на первом родном языке. Это было от волнения, Клеми, я вовсе не хотел тебя интриговать, заставлять годами думать об этом и мучиться.
– А почему ты мне потом не написал?
– Не посчитал нужным. Прости.
– И ты... по-прежнему так думаешь?
– Да.
Они снова замолчали.
– Отчего ты расторг свою помолвку? – дрожащим голосом спросила Клеми. Приближение к столице Вандеи, городу, где они должны были расстаться, придало ей смелости. – Я знаю, ты сейчас думаешь: «Какая смешная провинциальная гусыня!» Ничего, я как-нибудь переживу. Только не молчи. Мне надо знать, чтобы наконец освободиться. От слов, которые девять лет не давали мне вздохнуть свободно, от тех воспоминаний… и от тебя самого.
Она пыталась поймать его взгляд, но он упорно смотрел куда-то в сторону.
– Ох, Клеми... – сказал он наконец.
– Послушай, Фред. – Она дотронулась до его руки. – Сейчас ты, конечно, скажешь: «Дело не в тебе». Пожалуйста, не трудись, я сама знаю, что занимаю не так много места в твоей жизни. Но правду-то мне можно сказать? Или я со всеми бесценными воспоминаниями не гожусь в друзья, и ты и дальше, приезжая на родину, станешь избегать меня так же, как в нынешнее Рождество – демонстративно и грубо?
Теперь он смотрел на нее в упор. На его щеках – в безжалостном свете дня было видно, что кожа на них очень сухая и шелушится – вспыхнули красные пятна. Голос был надтреснутым, чужим.
– Порой я думал, да и теперь иногда еще думаю: как это было бы прекрасно, встретить жену-друга и пойти с ней по жизни вдвоем! Но я знаю, что опоздал. В мои годы в браке уже нет никакой тайны и никакого чуда. Перестарки вроде меня женятся по расчету, чтобы найти в одном лице сиделку, экономку, дешево обходящуюся любовницу и мать законных детей. Лучше, конечно, молодую и красивую, и обязательно с приданым. Я не знаю никого, кто в моем возрасте женился бы по любви, да и сам, наверное, на их месте был бы не лучше... Поэтому я останусь на своем месте. Наверное, из-за отсутствия опыта я смотрю на брак слишком романтически, зато живу в согласии со своей совестью. Если я люблю тебя, следовательно, супружество с любой другой женщиной будет браком по расчету, который мне противен.
Он сглотнул и с видимым усилием продолжил:
– Но дело действительно не в тебе, точнее, не только в тебе. Когда я говорю о своей работе, то вовсе не выдаю повод за настоящую причину. Это и есть моя главная правда. Я уверен, что стоит мне всерьез отвлечься и начать отдавать науке хоть немного меньше времени и сердечного жара, все сразу закончится, и я больше ни до чего не доищусь, ничего не создам... А если все-таки попробую совместить несовместимое, то сделаю несчастной доверившуюся мне женщину. Очень скоро она спросит, для чего мы все это затеяли и что она вообще делает рядом со мной. Марцела фон Гарденберг была очень умна и задала этот вопрос еще до свадьбы, а я не смог на него ответить, и поэтому мы расстались… Может, то, что я делаю, стоит немного. Да только больше у меня все равно ничего нет, Клеми.
Она сидела неподвижно, на ее лице застыло странное, не поддающееся расшифровке выражение. Фредерик замолчал, но ее голубые глаза под пушистыми каштановыми дугами бровей, всегда такие ласковые, смотрели на него требовательно, почти сурово. И он опять заговорил.
– Ты удивлена? Я думал, ты давным-давно все про меня знаешь. Это ведь началось еще во времена наших занятий французской грамматикой, а может, даже раньше... Разумеется, я никогда не надеялся ни на взаимность, ни тем более на физическое обладание, и у меня изредка были другие женщины. От тебя мне было достаточно, что ты живешь на земле. Потому я до смерти удивился, когда ты предложила мне себя – так просто, так спокойно, как налила бы тарелку супу голодному бродяге... Но даже та ночь, которую я позволял себе вспоминать в сокровенных подробностях только в самые черные дни своей жизни, для нас ничего не меняет. Ты не обязана и дальше обо мне заботиться. По-моему, ты вбила в голову, что именно из-за тебя я одинок и несчастен. Я вовсе не несчастен, и, можешь мне поверить, если бы действительно хотел жениться, то давным-давно женился бы и наплодил детей.