– Он прекрасно догадался, о ком ты говоришь, – сказал Фредерик. – Старый Госсен хоть и любит прикидываться простаком и по этой причине его многие недооценивают, человек наблюдательный и неглупый. Сложить два и два он сумел еще во времена практически невинной дружбы между нами в первые годы твоего замужества. Я и не подозревал об его осведомленности, и узнал только в нынешний приезд, когда он мне на это прозрачно намекнул. Ты не бойся, пастор Госсен нашу тайну не выдаст, но все-таки будь осторожнее в его доме. Его племянница Луиза дружит с Шарлоттой, а Шарлотта, хоть и моя сестра, очень недалекая женщина.
– Я не знаю, стало ли тебе легче оттого, что я начала раз в неделю помогать медицинским сестрам в больнице, – сказала Клеми. – Мне, к сожалению, не стало. И я по-прежнему думаю, что наша с тобой жизнь друг без друга – это ужасно, несправедливо, неправильно. Адюльтер? Очень плохое слово, но это всего лишь слово. Мы ведь не можем по-другому быть вместе. Я предпочла бы никого не обманывать и быть с тобой открыто, однако представь, что будет, если мы во всем признаемся. Скандал, позор. И мои дети меня возненавидят, и в Ла-Рошель тебе никогда уже не вернуться... Выхода два – продолжать любить друг друга только братско-сестринской любовью и мучить всеми муками ада, или сейчас выйти вместе и отправиться в какую-нибудь гостиницу подальше от вокзала и от возможных встреч со знакомыми. Если мы постараемся, чтобы об этом никто никогда не узнал, то никто не будет страдать. И тогда Бог, читающий в каждом сердце, может быть, нас простит. Думай обо мне что угодно, Фред, но я не отпущу тебя сегодня. Считай это просьбой о милосердии.
– На прощение я бы не рассчитывал, – проговорил он. – И все-таки я тоже думаю, что это выход. Не лучший, но возможный. Только, Клеми, ты справишься? Я уеду в Париж, и никто меня там ни о чем не спросит, а тебе придется вернуться домой и не выдать себя ни словом, ни взглядом, ни улыбкой.
Она усмехнулась невесело и даже, как ему показалось, с вызовом:
– А как ты думаешь, кто из нас больше рискует, если не удержит все в тайне? Ты, кого, как ты правильно сказал, никто ни о чем не спросит, или я, жена твоего брата, мать твоих племянников, усердная прихожанка протестантской церкви Ла-Рошели? Кого скорее вываляют в смоле и перьях? Вот так-то, профессор Декарт.
Он почувствовал, что его уши заполыхали. Когда он отучится от этой привычки краснеть при малейшем смущении, как школьник…
– Прости, – пробормотал он.
– Ну а ты, Фред? Ты-то хочешь этого?
Он заставил себя не отводить глаза, хотя ему было мучительно неловко.
– Тогда, в Париже я сразу запретил себе думать о том, что это может повториться. Пожалуйста, пощади. Ты ведь и так все знаешь... Как ты думаешь, я предложил тебе свое общество до Ла-Рош-сюр-Йон с кристально чистыми помыслами?
– Ну конечно, – ответила Клеми. – А разве нет? Это я тебя соблазнила.
– Ты права, – вздохнул он. – Спасибо тебе.
XI
Кондуктор прошел по вагону, выкрикивая: «Ла-Рош-сюр-Йон, дамы и господа, приготовьтесь на выход!» Фредерик встал, взял трость и портфель и поковылял к багажному отделению. Клеми тоже поднялась.
– Клеми, – сказал он, когда они уже были на перроне, – давай подумаем еще раз. Стоит ли все это нашей чистой совести?
– Не бойся, – проговорила она, – я не брошу мужа и сыновей и не убегу за тобой на край света. А что касается совести, то не забывай, что она у нас и так уже нечиста. Прибавь-ка шагу, если можешь, а то потеряем из виду наш багаж и носильщика.
– Отвезите нас в хороший пансион в тихом месте, – сказала Клеми кучеру экипажа. Тот ответил, что рекомендует гостиницу «У Мари-Лоранс» – тихо и чисто, и хотя дороговато, зато кухня выше всяких похвал. Хозяйка была когда-то поварихой в Париже, мэр у нее постоянно обедает. «А найдется там свободная комната?» – спросила Клеми. «Сколько угодно, – флегматично заметил кучер. – Только вчера закончился праздник колбасников и город опустел. Вы-то сюда не за колбасой приехали, так я думаю, а то бы знали, что эта ярмарка у нас имеет небесным покровителем святого Сильвестра и поэтому всегда проходит в последний день года».