Он прикрыл глаза. Картинки прошлого плясали и множились перед ним, как в безумном хороводе. Это выяснилось бы достаточно скоро, самое позднее – в начале декабря. Клеми приехала бы к нему во Фрайбург. Он бы тогда избежал поступка, на который его толкнуло отчаяние. В его жизни не случилось бы Кьяры, а раз так, то не было бы и позорного бегства из Фрайбурга в Женеву. Они с Клеми прошли бы его путь изгнанника вместе, и в 1879 году, сразу после его оправдания и восстановления в гражданских правах, вернулись бы во Францию со своим сыном или своей дочерью.
Фредерик покачал головой, отгоняя нелепое видение. Как хорошо, что этого не случилось! Он не имел права втягивать ее в свою судьбу. Все выдержал он только потому, что был один. На них двоих и тем более на троих сил бы не хватило. Тем более – при таких обстоятельствах, ведь им бы не удалось сразу пожениться, бракоразводный процесс Клеми занял бы несколько лет. Макс никогда не оправился бы от двойного предательства жены и брата. А Бертран? Увезла бы его Клеми или он остался в Ла-Рошели, он лишился бы одного из родителей, его имя было бы опозорено, в школе на него показывали бы пальцем и шептались: «Видите этого мальчика? Бедняга, такой скандал – мать ушла от его отца к его же дяде!» Нет, нет, все, что не случилось – к лучшему. Затянувшийся на годы целибат был для него спасительной броней, доспехами, в которых порой становилось очень неуютно, зато они защищали от ударов в самое больное. Вместе с Клеми ему пришлось бы воевать на два фронта – и с теми, кто презирал его как шпиона и предателя родины, и с теми, кто стал бы третировать его еще и за многолетнее сожительство с чужой женой и за внебрачных детей.
Хорош же он гусь, – устало подумал Фредерик. Второй раз в жизни оказался в постели с любимой женщиной, а думает о том, как хорошо, что в свое время она не осложнила жизнь им обоим!
– Это я должен был все предусмотреть, – сказал он. – Я должен был дать тебе уверенность, что ты можешь на меня рассчитывать. А я уехал и оставил тебя в аду.
– Ты и сам отправлялся не в рай, – отозвалась она.
– Клеми, – он приподнялся на локте и наконец посмотрел на нее. – Все так запуталось. Ты, я и Макс... Мы с тобой понимаем, что кроме любви между нами всегда будет стоять наша общая вина. Но там, где нас только двое, как сегодня, все будет как ты захочешь. Из-за меня ты больше не будешь мучиться.
Она храбро встретила его взгляд. Ей очень захотелось ему поверить, и она кивнула.
Теперь слова были не нужны. На мгновение он испугался – из-под ног уплывала почва, на которой он чувствовал себя гораздо увереннее, чем в том, что ему предстояло. Почему-то в этот самый миг Фредерику вспомнился день, когда он, свежеиспеченный двадцативосьмилетний профессор, впервые поднялся на кафедру в большой лекционной аудитории Коллеж де Франс. Он увидел, что перед ним колышется безбрежное море слушателей – так ему показалось со страха, на самом деле их было гораздо меньше, – прикрыл глаза, чтобы не видеть ничьих лиц, глубоко вдохнул и как можно спокойнее произнес первую фразу. И дальше все покатилось уже само. А еще он вспомнил тот день в далеком детстве, когда научился плавать. Просто раскинул руки, оттолкнулся ногами от дна – и почувствовал, что вода его держит, что полдела сделано...
Испытывая сейчас почти то же самое, он откинул одеяло и крепко обнял Клеми. Она радостно подалась ему навстречу, шепча что-то глупое и трогательное. Сияние ее глаз было почти нестерпимым. С большим трудом он не зажмурился. Так непривычно было это чувство – что теперь он не только любит сам или кем-то любим безответно, на этот раз с ним рядом женщина, с которой все пополам. Фредерик хотел видеть в самое странное и непонятное мгновение своей жизни горячие губы Клеми, сумасшедшие глаза Клеми, ее волосы – золото и медь, и ее тело, которым он сейчас обладал и уже понимал, что никогда не сможет насытиться. Он даже забыл о том, что Клеми тоже сейчас видела его всего, целовала его изуродованную шею, чувствовала своей ногой толстую повязку на его колене.
...Вот и все. Вот он и преступник, прелюбодей, который едва ли когда-нибудь посмеет взглянуть в глаза своему брату. Он смотрит в потолок, счастливый и прóклятый, получивший земное блаженство и навсегда лишенный небесного. А рядом лежит и прерывисто дышит ему в висок, изнемогая от счастья и желания, единственная женщина на свете, которая ему нужна.