Массонье бывал счастлив, когда он принимался вот так размышлять вслух, и всегда охотно вступал в беседу, поскольку профессор Декарт был преподавателем сократического типа, человеком диалога, а не монолога, разговаривать о науке, политике и других отвлеченных вещах с ним было легко. Но сегодня гораздо больше, чем его мысли, Массонье интересовал и волновал необычный строй его личности. Он слушал рассеянно, задумчиво глядел на светлую полупустую комнату и пытался понять, зачем его современник, мудрый, много повидавший, но все-таки современник, нестарый еще человек, построил вокруг себя этот интеллектуальный монастырь. Фредерик Декарт понял, о чем думает молодой преподаватель.
– Да вы не слушаете! Вы стоите, смотрите по сторонам и жалеете меня. Сочувствовать мне не надо, это было мое собственное решение. Я принял его еще в ранней молодости. Всего пару раз за жизнь я был готов пересмотреть договор, заключенный с самим собой, но удержался, и в итоге считаю, что поступил правильно. Видите ли, коллега, – добавил он уже мягче, – на свете есть разносторонние и талантливые люди, которым все удается – быть примерными супругами, прекрасными отцами, результативными исследователями. Я изначально понимал, что не настолько одарен от природы, и у меня не так много времени. Сестра умерла в двадцать лет, отец в сорок восемь – пришлось делать выводы. Я решил сосредоточиться на чем-то одном и выбрал то, что мне ближе. То, что, мне казалось, позволит наилучшим образом выполнить мое предназначение.
– Я не то чтобы сочувствую, – помолчав, ответил Массонье. – Я сочувствую несчастьям, которые вы пережили. Но тому, как вы построили свою жизнь, скорее завидую. Сам я ведь тоже сначала собирался добиться каких-то результатов в науке и только потом завести семью, но… получилось наоборот.
– Не жалейте! – сказал профессор Декарт и едва заметно вздохнул. – У каждого свой путь. Идти своим путем я никого не призываю, тем более, он не дает никаких гарантий. Можно ведь очутиться на пепелище с разбитыми мечтами и надеждами, и при этом совершенно одиноким. Нет ничего грустнее такой судьбы. Что-то в этом роде я и сам пережил. Это не было связано напрямую с моими научными работами, просто однажды наступили такие жизненные обстоятельства, которые, как мне показалось, совершенно их обесценили. – Массонье кивнул. Вместе со всей кафедрой он, конечно, знал, что это были за обстоятельства. – Мне пришлось справляться самому, и даже я, человек закаленный, в какой-то момент едва не сломался. А у вас, по крайней мере, есть семья, которая поддержит вас в любой беде. Ну что, берете фон Ранке вдобавок к Гердеру?..
Теперь они оба вспомнили этот разговор, и им стало немного неловко. Особенно Массонье, который подумал, что профессор может истолковать его слова как претензию на какую-то особую дружбу и близость, для которой нет оснований. Профессор Декарт пришел на помощь молодому коллеге:
– Благодарю вас с мадам Массонье за приглашение. Но завтра я, скорее всего, уеду на родину. Мне захотелось отпраздновать Рождество в Ла-Рошели.
– Так вы из Ла-Рошели! – озадаченное лицо Массонье при этих словах прояснилось и расплылось в улыбке. – И, видимо, потомок тамошних гугенотов, раз вы протестант?
– Не так легко ответить на этот вопрос, но, во всяком случае, мой отец был пастором реформатской общины.
– Невероятно! Как будто читаешь исторический роман наяву. А я из Нанта. Мы с вами почти земляки, оба с запада Франции.
– И в самом деле, – чуть улыбнулся профессор Декарт, услышав название родного города Клеми. – Я уроженец Пуату-Шаранты, вы – земель Луары. Почти соседи. Ну что ж, передайте мой привет мадам Массонье, и счастливого Рождества.
II
Дома он застал консьержку, мадам Тесье, которая за отдельную плату прибиралась у него в квартире. Сейчас она заканчивала генеральную уборку. Она поспешно слезла со стремянки, спрятала за спину тряпку, которой протирала корешки и обрезы книг, и начала суетливо извиняться за то, что чуть-чуть не успела закончить к его приходу.
– Ничего страшного, мадам Т. Сделайте мне, пожалуйста, кофе. Себе тоже сделайте. И посидите со мной, вы устали, пора отдохнуть.