– Ошибаетесь, – сказал он. – Раз я шучу на эту тему, значит, отрастил такую толстую кожу, что меня теперь и вовсе не приручить.
– Ладно, – легко согласилась мадам Тесье. – Мне страшно хочется узнать, на чем вы обожглись, но я понимаю, что не расскажете. К тому же вы мне платите за уборку, а не за дерзости, которые я вам говорю. Так что пойду убирать. Кстати, что вы собираетесь делать в рождественские каникулы?
– Может быть, завтра уеду в Ла-Рошель, но это еще не решено окончательно. Я обещал слушателям в новом семестре организовать семинар по новейшим европейским исследованиям, и на доработку программы отвел себе как раз эту неделю, когда меня не будут отвлекать административные дела.
– Приготовить вам рождественский ужин? Мы с Тесье идем праздновать к дочери. Наша Жюльетта такая гордая тем, что она теперь замужняя дама и хозяйка! Так и сказала: «Мама, ни о чем не беспокойся, я все сделаю сама, вы с папой будете нашими гостями!» Так что завтра с утра я свободна, и если хотите...
– Нет необходимости, мадам Т., но все равно спасибо. Если останусь, пойду ужинать в Профессорский клуб. Ну что ж, – он поставил чашку и встал. – Вы заканчивайте в гостиной, я уйду читать в спальню и вам не помешаю.
– Лучше бы вам все-таки поехать в Ла-Рошель, мсье Д., – пробормотала мадам Тесье, выходя из кухни. – Смена обстановки не повредит.
– За советы я вам тоже не плачу, – сказал он и плотно прикрыл за собой дверь.
Фредерик попытался углубиться в книгу Луи Блана о новейшей истории Англии, но у него ничего не получалось. Сегодня он с самого утра чувствовал себя нелепым, бестолковым и неуместным – и на кафедре в предпраздничный день со своей совсем не праздничной речью, и даже у себя дома. Видимо, такой это был день, когда бесполезно браться за что-то, только еще больше все испортишь. Внимание рассеивалось, глаза слипались, несмотря на выпитый кофе. К тому же его колено, в котором все утро что-то неприятно пульсировало, схватил приступ боли, да такой, что он даже вскрикнул. Фредерик пододвинул к своему креслу низкий табурет, специально для таких случаев, осторожно уложил на него ногу и подвигал ею, стараясь найти самое удобное положение. Наконец ему это удалось, боль притихла, но он чувствовал, что это ненадолго: стоит ему неосторожно пошевелиться, и острая пружина опять выскочит...
Он отложил книгу и закрыл глаза. И вдруг почувствовал, что там, за стеной, вместо мадам Тесье по гостиной ходит Марцела. Он отчетливо видел ее перед собой – красивую, тонкую, нежную. Видел ее завитые, разделенные спереди на прямой пробор и высоко подколотые волосы, белый плоеный воротник, темно-зеленое бархатное платье. Фредерик помнил, как она в первый раз пришла в этом платье на эмерсоновский четверг. В то время он смотрел на нее только как на приятную собеседницу и недоступную красавицу, но теперь при виде ее он был взволнован совершенно по-особому и внезапно увидел в ней женщину, к которой его может тянуть, о которой он может думать, новой встречи с которой может желать… Вот сейчас она постучит, войдет, присядет на подлокотник кресла, положит прохладную руку ему на лоб. От ее кожи пахло чем-то очень волнующим, очень женским, и сама она была воплощением женственности. Он вздрогнул, когда увидел, что ее платье приподнимает еще едва заметный аккуратный животик. Если бы они поженились в июне, как планировали, то уже полгода делили бы супружескую постель и сейчас, скорее всего, ждали бы ребенка… Фредерик почувствовал, что стремительно краснеет. Он с усилием разлепил веки, даже потер глаза ребром ладони. Что это было, галлюцинация? Никогда раньше ему не мерещились подобные картины. Неужели он настолько устал?
Он в ужасе оглянулся на дверь – только бы мадам Тесье не вошла в самый неподходящий момент и не увидела, как он сидит тут с пылающими ушами, будто подросток, застигнутый за чем-то постыдным. От резкого движения колено опять пронзила боль. В последнее время оно стало причинять ему слишком много неприятностей. Перед Рождеством это так некстати... Фредерик поморщился: пропустил эту банальность через свое сознание и даже не подумал – а разве это когда-нибудь кстати? Разве было бы лучше идти завтра с такой ногой читать лекции?