Я заорал еще громче, изумляясь тому абсурду, что выливался изо рта этого выродка.
- Любить?! – кричал я во все горло. – Любить… Психопат ты несчастный, ублюдок! Что ты знаешь о любви?! Что ты, черт бы тебя побрал, знаешь о любви?!
Бальво приблизился ко мне, и я покачнулся, однако это не помешало ему схватить меня в свои цепкие объятия и начать покрывать тело поцелуями. Слезы брызнули из глаз, грудь задрожала от застрявших в ней криков, все мои мышцы, все сухожилия напряглись с такой силы, будто кто-то натягивал их; лицо покраснело, шея на вене вздулась, пот градом тек с меня – я не мог дышать. Я задыхался, пытаясь оторваться от демонов прошлого, что бежали за мной, пытались утащить обратно во тьму, туда, где все внутри меня умерло.
- Отпусти меня! – завыл я. – Не смей меня трогать!
Но он продолжал, что-то говоря, и ужасная боль в груди затопила меня, затуманив разум, перекрыв все остальные чувства. В ушах стоял грохот, стены трещали от моих воплей, тело с каждой секундой немело все больше, и я стал проваливаться в непроглядную тьму, падать, как это делала Алиса, попав в яму. И если она выбралась из нее, то я не в силах был это сделать.
Кто-то бил меня по лицу, кричал, звал по имени, а потом мое тело упало и на него вылили ушат холодной воды, и я закричал, как ребенок, только что появившийся на свет. Перед мной встало лицо отца, и мне показалось, всего на долю секунды, что он страдает, потому что страдаю я, потому что все внутри меня плавиться от агонии.
Папу трясло.
- Извини, - сказал он, а затем прижался лбом к моему. Я почувствовал, что он плачет.
- Развяжи мои руки, - умоляюще прошептал я. – Мне страшно! Пожалуйста! – заплакал я. - Я не могу находиться рядом с ним…
Отец повиновался, сделав все очень быстро.
- Бальво, принеси бинты, - проорал он, увидев мои запястья.
Жизнь вытекала из меня, но я видел человека, что смотрел на меня с каким-то отчаянием.
- Вы чудовища! – закричал он. - Как вы могли с ним это сделать?!
- Закрой свой рот! – заорал отец, резко обернувшись к нему, - и сделай то, что я приказал
Они пришли за мной, стояли рядом, шептали «Убей, убей, убей», а я молча смотрел на своего отца, лицо которого было белее стены. Иногда я представляю себя отцом и задаюсь вопросом: «Смог бы я причинить боль маленькому ребенку? Смог бы я слушать его крики и наслаждаться ими? Смог бы я смотреть на то, как он корчится от боли, и пребывать в состоянии эйфории?». Нет, не смог бы. Каждый раз, когда я вижу, как страдает ребенок, мне плохо, просыпается палач, которое хочет убить мучителя и забрать невинное существо к себе, сделать его счастливым, подарить ему счастье, поводы для улыбок, прекрасное детство, которое он будет вспоминать в старости. Но мой отец… Как он может делать это с нами? Как он может поступать так с Айрис, когда она нуждается в нем как ни в ком другом? Когда Валери загораживает собой Айрис, не давая избивать итак искалеченную душу? Как он может не любить их, проклинать за то, что они девочки, называть их немощными, запирать дом и издеваться? Как? Как он может смотреть на их слезы и не чувствовать сожаление, вину и горечь? Как он мог отвернуться от меня тогда, когда я больше всего хотел видеть его рядом? Когда я нуждался в его поддержке, словах утешения, крепких и теплых объятиях, которые должна быть в каждом нормальной семье? Я никогда не чувствовал, что у меня есть дом, любящие родители, готовые поддержать меня в любую минуту, стоящие за моей спиной, как скала, защищающие своего ребенка до собственной погибели. Нет. Я был одинок, смотрел на детей и завидовал им, мечтал о том, чтобы меня, Айрис и Валери забрала к себе отец Игнасио, который любил просто за то, что я есть. Любил и любит таким, какой я есть, и не пытается изменить, сделать таким, каким ему хочется меня видеть.
Я смотрел на отца, на то, как его рука двигается по моему лицу, гладит окровавленную кожу, треплет волосы, и не понимал, как он может быть таким – черствым, бессердечным, бездушным. Когда Бальво появился рядом с аптечкой в руках, я почувствовал всю абсурдность ситуации, как смешно это все выглядит со стороны, и рассмеялся, не в силах остановиться. Мышцы тела адски ныли, кровь продолжала течь, но не так сильно; папа недоуменно смотрел на меня, звал по имени, снова бил по лицу, чтобы привести в чувство, но безрезультатно – я гоготал во все горло, ощущая в себе животное, дикое начало. Одарив отца несколькими резкими ударами в лицо и вырубив его, я уставился на посеревшего Бальво, улыбка которого исчезла в мгновение ока. Теперь я буду наслаждаться его страданиями.