Игорь поправил очки.
— Мой бакалейторг на пищевую промышленность работает. А мир, как говорили классики, познается через желудок. — Заметив Инкино недовольство, скомкал улыбку. — Шучу, конечно. Всю жизнь в одном городе — с кем только ни познакомишься… Ну так как?
Инка не знала, что отвечать. Ей неприятны были и его смех и тугой валик на затылке, возникавшим, когда Игорь откидывал голову, но она старалась перебороть в себе это неприязненное чувство. В конце концов, пока он ничего плохого не сделал ей, он — добрый, отзывчивый парень. Остальное в нем напускное… В конечном счете, его трудно и упрекать: он — не мальчик, она — не девочка. Может быть, ради этой истины и старается?..
— Там материальная ответственность бригадная?
— К сожалению, да. Но напарница, говорят, талантливая девочка. Проверенная. — Глянул на часы. — Слушай, что если мы в кино на восемь, а? Я просил оставить пару билетиков. На всякий случай. Леночку к нам… А?
— Игорь…
Инка стояла, прижавшись спиной и ладонями к платяному шкафу, пристально, тоскливо смотрела в лицо парня. Он незаметно шевельнул лопатками: «Ну и глазищи! Словно у волчонка! Навек запугана».
— Игорь… Я пойду с тобой в кино. Пойду. Только прошу… без дон-жуанских выходок… Хочешь, будем дружить, по-настоящему дружить… Зачем позволять лишнее…
Глаза его кузнечиками скакнули в сторону. Он криво усмехнулся:
— Конечно! Мы же с тобой образованные, по десять классов в голове. Наша мораль должна быть чище поцелуя младенца. — Помолчав, добавил совсем другим тоном: — Просто дружить я могу и с девчонкой…
Инка прикусила губу и отошла к окну.
— Вот и наговорились. Зря, выходит, старался.
— Завтра к Белле явись! В девять. Одно с другим не мешай…
Он торопливо одевался и зло поблескивал очками в сторону Инки, стоявшей к нему спиной. Хороша она была в стареньком ситцевом платьице, в простых чулках, обтянувших стройные ноги, ровно отрезанные, гладко причесанные каштановые волосы подчеркивали гордую линию высокой шеи. Ох, хороша! И недоступна для него, как черт. А ведь хлопцы рассказывали… И чего строит из себя недотрогу? Впору жениться, впору забирать ее с этой вот кучерявой прибылью… Ну, нет, не так сразу! За последние три дня он обдумал, как вести себя с ней. Кнут и пряник — вот что для нее подходит…
— Будь здорова!
Игорь хлопнул дверью.
— Мамуля, зачем ты дядю обидела? — Леночка уставилась на мать с огорчением и непониманием. — Он столько конфеток принес. Папка никогда не приносил…
— Мы сами, доченька, будем покупать конфетки. Много-много!
Инка не двигалась. Видела, как из вестибюля вышел, сутулясь и косолапя, Игорь. Свернул за угол.
Над городом опускались мартовские неранние сумерки. Глаз уже не находил знакомых очертаний, блуждал в частой россыпи вспыхнувших огней.
Тошно было Инке в этот вечерний час.
Дружить можно только с девчонкой… А если ты женщина, да еще красивая… Не понял, неужели нисколько не понял он ее состояния? Хотела угореть, забыться на вечеринке — не вышло… Начала согреваться его заботой и участием — сам все опошлил и оплевал, точно без него мало плевали ей в душу…
Ночью Инка почти не спала: забудется на полчаса и вновь вздрогнет, проснется, будто ее кто-то в бок толкнет. Думалось, Леночка ворочается, но дочь спала уморенно, находилась с мамкой в поисках квартиры. Из открытой форточки тянуло свежестью талого снега и угольной гарью — в городе десятки котельных дымили. Иногда по улице проносился полуночный таксист, тогда по потолку скользил оранжевый отсвет фар. Инка следила за этими отсветами, словно ловила чей-то ускользающий взгляд.
Жизнь в гостинице не унималась ни на час. И в два, и в четыре часа ночи слышала Инка хождение по коридору, приглушенный говор, щелканье дверных замков. Люди приезжали, уезжали, прилетали, улетали. Всех гнали какие-то заботы, которые отрывали от уюта квартир, от семей. Но у этих людей было великое преимущество перед Инкой: почти каждый имел в кармане командировочное предписание, человек знал, куда и зачем ехал, его расходы окупались государством, а Инка жила на собственные, кровные. Пожалуй, только теперь она узнала истинную цену деньгам. В доме свекрови Инка презирала деньги, потому что там они были культом, им поклонялись, как язычники идолу. И приучали к этому Инку. Когда увидели, что в сельмаге она зарабатывает какие-то пятьдесят-шестьдесят рублей, а иных, «левых», доходов не умеет и не хочет извлекать, поднялись всем домом: уходи из магазина! Григорий и ночью не успокаивался: лежал рядом, гладил ее голое плечо и упрашивал: «Уйди, растрату еще допустишь… Ты очень уж честная, такие свободно растрату допускают. А нынче время какое, нынче только дурак-бульдозер да курочка от себя гребут… Лучше дома сиди, маме помогай, книжки читай…» Донял-таки. Уволилась — свекровь сразу же двух подсвинков выторговала: рабочая сила прибавилась. А потом трех гусынь докупила — к своим семи. С тихой радостью, доброхотно мурлыкала: «Нам таперича только и дела: шевыряйся помаленечку возле свово хозяйства! На базаре — знаешь, скоко гусь стоит? Семь целковых. А у нас сто гусят вылуплются, Смекаешь? Таперича, слава те, не запрещают всякую разную живность даржать, волю вольную дали…» Жили Кудрявцевы одним домом, а писались как две отдельные семьи — чтобы можно было скота побольше держать.