И некогда стало Инке книжки читать, некогда было в кино ходить, не оставалось времени на то, чтобы за собой следить. Вскакивала чуть свет, нерасчесанная бежала коров доить, помогала свекрови делать замес из отрубей для птицы, ставить в печь чугуны с картошкой для свиней… И руки ее до локтей были в отрубях, а ноги обуты в какие-нибудь разбитые опорки — наскоро, второпях… Ночью все косточки ныли от усталости. Инка допытывалась у Григория: «Зачем нам столько скота и птицы? Зачем нам деньги? На свет некогда глянуть!..» Он сосредоточенно, по-хозяйски молчал, потом пояснял: «Новый дом построим, самый лучший в поселке. Чтоб всем на зависть… А позже и «Волгу» свободно заналыгаем… Сдадим с тобой на любительские права, и… люди скажут: здорово Кудрявцевы живут, позавидовать можно!..» Инка вздыхала и поворачивалась к мужу спиной.
Думая сейчас о тех ночных разговорах с Григорием, Инка вспоминала и о вечеринке у Эдика: здесь тоже о заработках говорили, о личных автомашинах, о планах взять от жизни все… Ну, ладно, там малограмотные жадные старики, там недалекий Григорий, приросший пуповиной к дому, к усадьбе — они понятны. А ведь тут инженеры, артисты, музыканты, студенты, изъясняющиеся на иностранных языках! Как понимать их?..
В короткие крестьянские ночи — ложись поздно, вставай рано — Инка не успевала обдумывать планы на будущее. В своих мыслях она больше жила неярким, но дорогим прошлым и обрыдлым настоящим. Теперь, оставшись один на один с жизнью, без работы и денег, она сделала скорый и категорический вывод: миром правят деньги. Из-за них люди становятся лживыми, корыстными. А без них — никуда! Откажет утром Белла Ивановна в работе — не прописана, с малым ребенком, — что делать Инке? В село возвращаться, на злобную радость Кудрявцевым: «Что, попробовала градской жизни?!» Или быть любовницей Игоря? Ведь он «просто дружить может и с девчонкой!»
С больной головой, с темными провалами глаз поднялась Инка утром, рассчиталась за гостиницу и, взяв Ленку, пошла к бабке. Та придирчиво посмотрела на ее чемодан:
— Это все твое богатство? Не зря говорят: бедному собраться — только подпоясаться… Айда, располагайся. Ты в горнице с дочкой, а я — в задней… — Из-под седых натопорщенных бровей цепко глянула в Инкино бледное лицо. — Ай прогуляла ночь? Ай болеешь? Ну, коли ладно, ежель болеешь. Мы, бабы, сроду, мотри, здоровы не бываем. Такая наша планида, милая моя. Айдате чай пить, я индийского заварю, Вот как люблю индийский, чисто казашка природная. Промежду прочим, бабка моя была азиатского происхождения, казашка кзыл-ординская. Тоже, мотри, шибко чай любила. Я в нее чаевница, ей пра!..
Настал Инкин черед более внимательно вглядеться в хозяйку. Вниз по Уралу немало русских женщин встретишь с широкоскулыми смуглыми лицами и узкими черными глазами. Но хозяйка, хотя и набивалась на дальнее родство с бабкой-казашкой, была по-славянски круглолица, курноса и с глазами цвета вылинявшего неба. Белый наутюженный платочек покрывал русую седеющую голову. Пускай взгляд ее был проворен, всевидящ, но в морщинистом лице, в голосе старухи угадывалось российское простодушие и то, что это одна из тех немолодых женщин, которые вынесли на своих плечах и войну и послевоенную разруху…
Когда начали пить чай с домашним сладким печеньем, Инка осторожно спросила:
— У вас есть родственники?
Хозяйка быстро отвела к окну опечалившиеся глаза, но ответила ровно, даже как будто равнодушно:
— Какая там родня! — И махнула рукой. — Дедушка мой помер, а сыны с войны не вернулись… Двадцать рублей пенсии платят за дедушку — и на том спасибо, коп рахмет, как сказывала бабушка. Да за угол пятнадцать беру… Как-нибудь доживу свое, куда ж денешься… — Она нацедила в тарелку кипятку из самовара, сполоснула в нем чашечку и блюдце. Деловито распорядилась: — Ну, ты коль иди насчет своей работы узнавай, а мы с Еленой и церковь съездим…