— В церковь?! — встревожилась Инка. Все ее расположение к хозяйке мигом улетучилось.
— А чего ж особенного, милая? Послушает, как колокола звонят. — Наклонилась к молчавшей Леночке: — Ты никогда не слышала, как большущие и махонькие колокола трезвонят? Бом-тилинь! Бом-тилинь! Красиво! Послушаем?
Девочка сосала леденец и нерешительно посматривала на мать.
— Бабушка, — Инка подбирала слова, чтобы не обидеть хозяйку, — не надо в церковь… Или мне, быть может, сразу сменить квартиру?..
Она ненавидела ханжество верующих. Свекровь и свекор истово кланялись деревянной иконе в углу горницы, не садились к столу, не ложились в постель без молитвы, без того, чтобы не обмахнуться крестом. Посмотришь на них в минуту моленья — сама кротость. Но эти богомолы полжизни у Инки отняли! И она не на шутку встревожилась, услышав намерение хозяйки. Возможно, и у этой богомолки под внешним простодушием таится черт-те что. Вчера вон как встретила: «Водку пьешь? Женихов водишь?.. Понравишься — пропишу, не понравишься…» За богом забылась Инке неприютная хозяйкина старость, забылась ее пенсионная двадцатка…
Видя Инкино волнение, бабка прищурилась:
— Чем это тебя так бог напужал, милая? Ну, коль ладно. Мы с Еленой будем ручейки со двора выпускать, двор-то у нас и просохнет скорехонько. Будем ручейки выпускать, Елена? — Девочка, не спуская с матери больших синих глаз, кивнула. — Вот и ладно! Мы сделаем бумажный пароход, и он поплывет у нас к синь-морю, к острову Буяну…
Инка немного успокоилась, хотя и чудилась ей неискренность в хозяйкином голосе. Но что было делать? Не таскать же всюду Леночку за собой! Ведь если примут Инку на работу, то дочку все равно придется оставлять с бабкой. Спасибо, что она соглашается на это.
Уходя, Инка наказала:
— Ты, доча, не шали тут… Бабушку слушайся… Я скоро вернусь…
Леночка провожала мать взрослым погрустневшим взглядом. Всегда она оставалась с бабушками, и уж не знала, которая бабушка — родная. Все они были одинаковые: того, Лена, не бери, того — не трогай, здесь не ходи, тут не играй… Мама никогда ничего не запрещала, но маме все некогда и некогда с Леной быть…
Инка чувствовала на спине взгляд, и ей стоило сил, чтобы не вернуться, не забрать с собой дочь. Тяжело перешагнула порог сенцев и вышла за ворота.
На улице совсем потеплело. Солнце поднялось над городом, пригрело железо и шифер крыш, и вниз зачастила капель. Со звоном разбивались об асфальт кривые сосульки, под ногами хрустели осколки льда. Инка жалась к наружной кромке тротуара.
Контору двадцать третьего магазина она отыскала в тесном дворе большого административного дома. Тут стояло несколько легковых автомашин, и скучающие шоферы липко провожали Инку взглядами. В глубине двора тянулось одноэтажное здание с множеством золоченых и черных, под благородный мрамор, вывесок над входными дверями всяческих микроорганизаций, кои, словно грибы, растут в любом городе. Здание зябло в тени своего более высокопоставленного собрата с четырьмя этажами, украшенными тем, что не так давно стало называться «архитектурными излишествами».
В первой комнате сидела бухгалтерия магазина, следующая дверь, обитая черным дерматином, вела в кабинет директора. Оттуда слышались возбужденные голоса. Инке сказали, чтобы она подождала — у Беллы Ивановны совещание с заведующими отделами магазина. И показали на молоденькую женщину, скромно сидевшую возле двери: она тоже к Белле Ивановне. Женщина шмыгнула носом и опустила подкрашенные черным ресницы. Брови у нее тоже были подкрашены черным. А из-под зеленой шляпки выбивались белые-белые локоны — свои, естественные. Руки ее в тонких зеленых перчатках лежали на плотно сдвинутых коленях.
«Уж не напарница ли мне?» — почему-то подумала Инка. Поискала глазами — не нашла свободного стула. Вышла во двор. Стояла, смотрела на карниз противоположного высокого дома. Сизый голубь, воркуя и раздувая зоб, преследовал красно-белую голубку.
— Вы тоже насчет работы?.. Меня зовут Клавой…
Инка недружелюбно взглянула на остановившуюся рядом Клаву. У той все было зеленое: шляпа, перчатки, сумочка и даже резиновые боты. С кончиков ее реденьких ресниц осыпались комочки туши, и когда Клава коснулась платком щек, то на них остались черные полоски.
— У вас есть зеркало? Посмотритесь.
Инка не хотела грубить, но чопорно мягкая Клава с белыми локонами на плечах вызывала в ней раздражение. Клава, казалось, нисколько не обиделась на ее тон, — и это тоже раздражало! — она достала из сумки круглое зеркальце (зеленое!), навела под глазами порядок и заговорила о том, как ее муж, ее Володя, очень и очень не советовал в магазине работать.