— Вы, разумеется, тоже не подпишите? — убежденно сказал он, поглядев на Инку, безучастно повернувшуюся к окну, за которым сияла голубая весна.
— Почему же! — Инка точно пробудилась. — Давайте подпишу… Здесь?
Крепко сжав карандаш, так что побелели суставы пальцев, расписалась. Затем сунула руки под мышки, словно согревая их, нервно прошлась за прилавком. А когда он спрятал акт, она взяла с полки рубль и кинула:
— Возьмите… за труды…
Парень то ли недоуменно, то ли сожалеюще пожал плечами и вышел. Через окно Инка видела, как он быстро и широко шагал к автобусной остановке, прижимая к себе свертки. В торгинспекцию направился? Полетит теперь Инкина жизнь вверх тормашками! Как же это могло случиться? Как? Она взвешивала совершенно точно… Весы подвели? Торопилась и не заметила малый, такой ничтожный недовес? Ведь никогда не собиралась богатеть на чужом… Как же такое вышло? Ничего и никак теперь не докажешь, что она, Инна Кудрявцева, не обманывала: недовес занесен в акт, акт подписан ею… Зачем она поторопилась подписать?! Нужно было еще и еще раз перевесить все — что-то здесь не так, но могла она ошибиться, не могла!
В промежутках, когда не было покупателей, Инка выверяла весы: при свободных чашах бесстрастная стрелка останавливалась на нуле. Ложилась стограммовая гирька — и черная стрелка склонялась точно к цифре «100». В чем дело? И почему она такая невезучая, такая несчастная?! Неужели в жизни ее ни одного светлого дня не будет?!. И как это трудно удерживать слезы, когда хочется криком кричать… А надо быть ровной, корректной, даже улыбаться всем этим людям, от которых только и слышишь: дайте, подайте, взвесьте, заверните, а почему нет, а почему не такое!..
Сменщица Клава придет сегодня в пять вечера, вместо двух часов дня, как обычно. На медицинской проверке… Если б она знала, какой мучительной, каторжной отбываловкой был для Инки остаток дня! Покупатели, не слышавшие о неприятной истории, замечали, что их продавщица чем-то угнетена, обслуживает бесстрастно, словно бы никого не видя. Они старались не заговаривать с ней, тихо брали покупки и уходили. Ведь у каждого человека бывают минуты, когда его лучше всего не трогать, не лезть в душу с непрошеными утешениями.
Но, вероятно, не угадала этих минут и этого состояния Инки сухощавая женщина лет сорока, с прямыми жесткими волосами, щеткой выбивавшимися из-под круглой велюровой шляпки. Покупок она не делала, но брюзгливо подмечала то одно, то другое: не так витрина оформлена, не расфасован заранее сыпучий товар, нет пергаментной бумаги для завертывания сливочного масла…
Инка кусала губы, чтобы не сорваться, не наговорить дерзостей.
— Вы можете сообщить об этом директору магазина…
Сказала Инка очень сдержанно, но глаза ее выдали все, что она думала о придирчивом посетительнице. И это взвинтило женщину:
— Вы почему грубите мне?! Нет, вы почему грубите?!
— Я не грубила вам…
— Нет, вы мне грубили! Дайте жалобную книгу!
— Гражданка, продавец действительно не грубила вам, — вмешался курносый белокурый парень, подавая мелочь на папиросы.
— А вас, гражданин, не спрашивают! Подайте мне книгу жалоб и предложении.
Инка сняла с гвоздя книгу и пошла к самому концу прилавка, где была откидывающаяся крышка для прохода. Руки ее вздрагивали, а на лице застыла неестественная улыбка.
— Идите сюда, пожалуйста, здесь вам удобнее будет писать…
Женщина прошла, склонилась над книгой. Инка тоже склонилась и громко сказала:
— Вот здесь, пожалуйста! — А шепотом, почти не разжимая губ, выдавила: — Ох и стерва ты, милая бабонька!..
Та ошарашенно вскинулась и на какую-то минуту лишилась языка.
— Вы… вы хамка!.. Вы… я вас под суд!..
Инка с неподдельным возмущением оглянулась на покупателей:
— Товарищи, за что же она меня?! Что с вами, гражданка? Вы здоровы ли?
— Слушайте, уважаемая, — снова, теперь уже рассерженно, вступился за Инку белокурый молодой человек, — что вы привязались к продавщице?
— Она меня оскорбила!
— Не выдумывайте, уважаемая! Не с той ноги утром встали…