Видимо, Эдика все-таки озарило, что Игорь внимает его словам, как глухонемой — молитве. Он резко остановился — как раз под люстрой.
— Ты меня слышишь? Понимаешь?!
Под его длинными редкими волосами очень заметной стала родинка на темени, Эдик вспылил, и она налилась, увеличилась. А глаз почти не видно стало, они утонули в тени от выпуклых надбровных дуг. Игорь боялся приятеля, когда тот вдруг вспыхивал, тогда от него можно было ожидать чего угодно. Сегодня, измученный бессонной ночью, он смотрел на Эдика равнодушно, словно наблюдал за незнакомым человеком на экране телевизора. Мысль механически сравнивала: внешностью Эдик совершенно не походил на свою мать — чистую брюнетку, а вот характером — да.
Час назад, когда Игорь пришел сюда, Эдик был совершенно иным: хохотал, сыпал анекдотами. «Лектор читает лекцию: «Есть ли жизнь на Марсе?» Вопрос из зала: «А когда будет на земле жизнь?» Но рассказал ему об Инке — молниеносно переменился. И теперь вот строил планы, наседая на измученного полусонного Игоря.
— Инку я не хочу впутывать, Эдуард, — хрипло, с кашлем сказал Игорь. — Достаточно, что сам впутался…
Эдик пропустил его слова мимо ушей, опять стал ходить, то наступая на свою узкую тень, то уходя от нее. И голос его то приближался, то удалялся. Но Игорь отлично слышал и отлично понимал ход мыслей Эдика.
— Поможешь ей деньгами. Дядя Егор ссудит. И подарочек к восьмому марта…
В коридоре особняка заходили-застонали половицы, крепко хлопнула дверь в прихожей, загремел веселый сильный голос:
— А кто у нас дома? А кому я должна сказать «вечер добрый»?
Шумно раздевалась, шла в комнаты хозяйка дома, мать Эдика Белла Ивановна, большая, грузная, с черными огромными глазами. Следом за ней в комнаты входил запах свежести, ядреного вечернего морозца. Она с радостью приветствовала парней, словно не виделась с ними вечность. Тут же, одним дыханием, доложила, что день был черт-те какой суматошный, отчетный, что февральский план ее магазином «успешно перевыполнен», что на март заданьице подвалили «по блату» — чуть ли не в полтора раза выше февральского, сама, видимо, забывая, что в истекшем месяце было только двадцать восемь дней… Потом будто спохватилась:
— Сынок, как у тебя в институте дела? Надеюсь, ты ничем не огорчишь свою старую мамочку? — Села во второе кресло, напротив Игоря, закурила сигарету, ткнула горящую спичку в пепельницу, которую поставила на широкое колено, обтянутое бордовым шерстяным платьем. — А как твоя мама, Игорь? Привет, привет ей передай, милый! Нельзя хандрить в наше доброе славное время, нельзя! Ох, завидую я вам, милые юноши, я просто не знаю, как выразить вам свою великолепную зависть. Учитесь, работаете, ездите по заграницам, все вам непостижимо открыто и доступно…
Она выдохнула большое облако дыма, помахала рукой перед лицом. Хотелось Игорю сказать ей: «Если б вы знали, Белла Ивановна, что для нас открыто! Дверь тюремной камеры перед нами открыта. Зовет, кличет…» Но, наверное, и под пыткой Игорь не сказал бы этого вслух. Сам не понимая почему, но Эдика и, особенно, дяди Егора он боялся больше тюрьмы. Какой-то это был животный, необъяснимый страх.
Докурив, Белла Ивановна пошла на кухню. Казалось, она была создана для того, чтобы везде и всегда производить шум. На кухне сейчас же хлопнула дверца холодильника, зазвенела посуда в буфете. Белла Ивановна ходила, что-то жевала, отхлебывала из стакана и говорила, говорила, хотя в зале никто толком не слышал и не слушал…
Эдик открыл форточку — он не переносил табачного дыма. Игорь поднялся, сказав, что ему еще надо зайти в аптеку за лекарствами. Эдик тоже стал одеваться, вызвавшись проводить приятеля. Белла Ивановна не задерживала ребят, очевидно, она и в одиночестве не умела скучать. Только заметила, вспомнив о муже:
— Долго наш папа не приезжает… Боюсь, задержит его эта ужасная распутица…
Если б отец был дома, то Эдик наверняка не пошел бы провожать Игоря — у него болела голова. При отце он был бы свободен от докучливого внимания матери. Сейчас он надеялся возвратиться к тому времени, когда мать уснет. Если не уснет, то обязательно попросит прочесть ей что-либо на английском. Белла Ивановна ни слова не понимала по-английски, но, лежа в постели, с наслаждением, казалось, вслушивалась, как ее сын, чуточку в нос, произносит незнакомые картавые звуки. Эдик предполагал, что ее не английская речь услаждала, а сама мысль, что вот он, ее сын, сын рядовой горожанки, свободно владеет чужеземным языком. Зная, что Эдик понемногу занимается и французским, просила иногда и французские книжки читать, но тут у него пока неважно получалось, не навострился… Вроде бы набегается мать за день по филиалам своего магазина, по торговым базам, нанервничается, нашумится, должна бы моментально уснуть, а она — нет, слушает чтение, изводит его, Эдика, и час и два! А он не мог отказать ей в этой блажи, потому что был воспитанным сыном. И поэтому лучше найти уважительную причину, чтобы на время уйти из дому…