Инка ушла, не выдавая ни волнения, ни радости.
А следователь с высоты второго этажа смотрел на жаркую солнечную улицу. Он видел, как переходила улицу Инка. И теперь вдруг заметил, что продавщица крепко изменилась. Недорогое штапельное платье, сильно помятое пребыванием в КПЗ, свободно болталось на ней, словно купили его на взрослого, а надели на подростка. Под ним шевелились худые лопатки, а в глубоком разрезе ворота, когда оглянулась и поглядела на здание, виднелись выпуклые тонкие ключицы и ложбинка между маленькими грудями. В руке ее покачивалась связка книг. Дежурные говорили, что она все время сидела в углу и читала с темна до темна. Приносил их ленинградец… Немного странный подбор литературы…
Еремин отошел от окна со смешанным чувством досады и неудовлетворения:
— Лучше перепроверить лишний раз, чем лишать человека свободы хотя бы на один час!.. А подбор книг странный… «Манон Леско»… Надо прочитать как-нибудь…
Не знал Еремин, что эта книга о замечательной любви. А ведь Инка была влюблена, впервые по-настоящему. И потому читала сейчас книги о любви. Они ее поддерживали.
ГЛАВА XXII
Инка с отвращением бросила платье в угол. Ей казалось, что оно пахнет дустом и всем тем устойчивым, тяжелым, чем насыщен воздух камеры предварительного заключения. Раздевшись, она ступила босыми ногами в большой эмалированный таз и, черпая из ведра кружкой, начала лить на себя горячую воду.
Бабка сидела возле кухонного стола и сокрушенно покачивала головой:
— Ох и костлявая ж ты стала, чисто кляча заморенная! Ай вас там не кормили?.. Теперь как же? Будешь работать иль вовсе уволят?
— Если не посадят…
— Ай посадить грозятся?!
— Запросто…
— Так уж и запросто! Руки коротки… Коли что — живи и без денег, не обеднею.
— Спасибо. В долгу не останусь…
Инка торопилась. Ей многое предстояло сделать. В первую очередь — к Леночке, к доче милой. Потом в контору магазина. И — к Алексею, к Алеше! Может быть, ему уже сообщили, что она на свободе. А какая свобода? С крючком…
Мимо окон кто-то прошел. Всполошившаяся бабка заторопилась в сенцы:
— А мы и не заперлись! Накинься чем ни то!..
Инка шагнула из таза и, взяв мохнатое полотенце, прошла в горницу. Обтиралась перед старинным, в пятнах трюмо и напрягала слух: кто там? Не милиционер ли опять? А может, Алеша?.. И видела себя в зеркале. Действительно, одни мослы остались! Да глаза. Синие, холодные, как тень на снегу. Точно такие были у Николая, когда она приехала в город, тогда, в марте… А сердце, сердце! Неужели из милиции пришли?! Почему никто не входит? Ненормальной можно стать!..
И услышала топоток детских ножек.
— Мама! Мамочка!..
Метнулась навстречу, подхватила свою дочу, прижала к себе. Леночка обвила ее шею и целовала, целовала, повторяя одно и то же:
— Мама, мамочка… Миленькая мамочка… Я не отдам тебя, мамочка… Ты самая хорошая, и ты не воровка, мамуленька миленькая… Я никому-никому не отдам тебя… Он про тебя обманывал, мамочка. Он хотел увезти меня, он сказал, ты воровка и тебя в тюрьму посадят…
— Я не оставлю тебя, доча, не оставлю, успокойся… Мы всегда-всегда будем вместе…
Инка подняла глаза и увидела на пороге горницы Григория. Лицо мужа выражало самые разнородные чувства: смятение, досаду, восхищение… Рядом были его жена и дочь, а он не мог сделать ни шагу. Наверное, его плохо держали ноги, он прислонился к дверному крашеному косяку. Из-за его плеча выглядывала сгорающая от любопытства бабка.
— Выйди! — резко сказала Инка. — А то растаешь…
Григорий послушно повернулся и вышел во двор.
Инка кое-как уговорила Леночку сойти с маминых ручек. Набросила на себя ситцевый халат и быстро вытерла полы в задней комнате. Понесла выплескивать воду из таза. Леночка не отставала, держась за ее халат и семеня рядом полными ножками.
— Может, подвинешься?..
Сидевший на пороге сенцев Григорий поспешно отодвинулся, пропуская их во двор. Где-то за домом Инка выплеснула, поставила таз к стенке и, сняв с плеча влажное полотенце, бросила его на бельевую веревку, натянутую между двумя молодыми кленами.
— Значит, за старое?
— Я ж не думал, что тебя отпустят… На работе сказали… Что ж, в чужие руки ребенка, по-твоему?
Инка опять прошла мимо него, держа Лену за ручку. Минут через пять она появилась уже в том, еще девичьем, из черного бархата платье с открытым воротом. На улице было жарко, и Григория удивило, что Инка надела именно это платье. Но тут же вспомнилось: насчет одежды у жены всегда было негусто, мать всегда поднимала бучу, если Инка покупала что-нибудь для себя. Только что он намеревался снова просить ее вернуться домой, но вспомнил вот это и понял: говорить о возвращении нет смысла… А ее, выходит, выпустили? Выходит, она не виновата? Или глазки следователю построила? Она ведь все может!..