— Соскучились, гражданин начальник? — громко, с насмешкой спросил Пичугин, опускаясь на стул.
— Как ваше здоровье, Пичугин, как самочувствие?
— Что — здоровье?! Все со мной, ничего дома не осталось. Только вот оскомина на зубах — хлеб кисловатый приносят.
— Ну, это не страшно. А вообще-то, значит, ничего?
— Ничего, живу! Двадцать лет до пенсии осталось. Чего ж не жить! Вы, гражданин следователь, хотите все убытки завода на мне выверстать! — Пичугин, сам не замечая того, стал выщипывать на руках рыжие волоски. — Получается, взял лыко — отдай ремешок. Но — не вдруг в гору, гражданин следователь, а то гужи лопнут. Вы хотите меня, как яичко, облупить и скушать. А ведь я круто сварен, не всмяточку, можно и поперхнуться!
— В том, что вы круто сварены, убедились ваши компаньоны. Им рубли да копейки перепадали, а вам — червонцы да сотенные. Но отвечать придется одинаково…
Еремин с улыбкой, искоса следил за Пичугиным, который тоже улыбался, но, слегка морщась, продолжал ощипывать свои сильные мускулистые руки. «Нервничаете, любезный? Это хорошо. Значит, не совсем уверены в себе!» Еремин решил воспользоваться уловкой:
— Эдуард Окаев говорит, если б знал, что Пичугин так надувает нас, своими руками прикончил бы!
В рыжих круглых глазах Пичугина на долю секунды скользнула тень, но он тут же рассмеялся:
— Вы ж не желторотый какой-нибудь, гражданин капитан! Зачем темнить? Слышал я, что есть какой-то Окаев, по оговаривать человека не стану. Воры — народ честный!
— Да-да, мы в этом тоже убедились, — с усмешкой кивнул Еремин, всматриваясь в бумагу, подписанную Сухачевым, и думая, почему тот так долго не приезжает. — А Иван Игнатьевич Сухачев и не знает, что вы его подвели. Он так и считает, что вы работаете на ликеро-водочном. Видите, как нехорошо получается.
— Соблазн, гражданин следователь! В море быть и ног не замочить?
— Вы репутацию замочили! Не свою, разумеется. А вот у Ивана Игнатьевича, да и у Эдуарда… Такого парня впутали, загубили. Жалко!
И опять в золотистых глазах Пичугина тень проскочила. Вероятно, он не был уверен, что Эдик не арестован. Его смущало, что следователь говорит об Эдике словно бы мимоходом, словно его уже больше ничего не интересует, а Пичугина он вызвал ради каких-нибудь незначительных формальностей и не завершает эти формальности только потому, что никак не найдет какую-то нужную бумажку: то ящики стола выдвигает и заглядывает в них, то в папках роется… И Пичугин нервничал.
В дверь постучали, и вошел мужчина лет пятидесяти, сухощавый, с орлиным профилем. Был он в белой сорочке и поношенных синих галифе с красным кантом.
— Можно?
— Да-да, проходите, пожалуйста, садитесь! — вскочил Еремин, протягивая ему руку.
— Здравствуйте, Иван Игнатьевич! — тоже встал и заискивающе поклонился Пичугин. От Еремина не ускользнуло, что красное от сплошных веснушек лицо Пичугина на мгновение покрылось белыми пятнами. — Очень мне приятно вас видеть, Иван Игнатьевич.
Сухачев ответил ему сдержанным кивком и прошел к свободному стулу у распахнутого окна.
— Как вам нравится Пичугин, Иван Игнатьевич? Вы ему — рекомендацию, вы его в порядочные люди прочили, а он у государства полтора миллиончика старыми хапнул да и вновь паинькой рядится.
— Простите, товарищ Еремин, но я что-то этого человека не припоминаю. — У Сухачева седые брови изогнулись над светлыми пристальными глазами, лоб наморщился, он напрягал память. — Ей-богу, не помню!
— Как же, Иван Игнатьевич! — с неподдельным удивлением подался к нему Пичугин и зачастил, заторопился: — Вы же меня рекомендовали, когда я по амнистии вернулся! Мне так хотелось оправдать ваше высокое доверие, и я так раскаиваюсь. Я вам такую блоху подпустил, Иван Игнатьевич, будь я на вашем месте, то задал бы Пичугину такую баню, чтоб до новых веников помнил!..
— Честное слово, не видел я вас сроду, — пожимал плечами Сухачев, взглядывая на Еремина, у которого пересохшие губы растягивала непроизвольная улыбка, а на лысом темени проступила испарина. — Ты меня разыгрываешь, Еремин?
— Почему же? Нет! С этим человеком вы знакомы. Читайте. Вы его рекомендовали. — Еремин подсунул Сухачеву раскрытое дело.